– Фрэнсис, – выдохнула Гилли. Других слов было не разобрать, они растворились в уханье ветра и грохоте бушующего ливня. – Фрэнсис! – опять воскликнула девушка, и на этот раз Фрэнки уловила в голосе мольбу, поняла, что та просит пощады, и невольно замерла. Гилли словно ожила, ее руки нащупали опору, ногти впились в кожу Фрэнки, в ее предплечье, покрытое воспаленными пятнами комариных укусов, которые не зажили до сих пор. Губы девушки шевелились у самого уха Фрэнки, но слова смывало дождем, да она и не могла сосредоточиться, лишь вскрикнула, ощутив внезапную боль в предплечье, и принялась толкать снова, сильнее, чем прежде. Всего на мгновение Фрэнки заподозрила, что все поняла не так – что Гилли уже не борется с ней, а борется за жизнь, что пытается не сбить ее с ног, а удержаться на ногах, – и тут же осознала, что та падает. Опрокидывается навзничь в мутную воду. Обе поняли это одновременно, и ужас, исказивший лицо Фрэнки, отразился в глазах Гилли.

А потом ее не стало.

Время шло, но дождь не заканчивался.

Фрэнки, заточенная в палаццо, наблюдала, как темнеет небо. Вода в канале подернулась металлическим глянцем – бензиновым, догадалась она, убедившись, что это не обман зрения. Мимо то и дело проплывали разношерстные предметы. Кресло, чемодан. Доски. Отрезы ткани. Каждый раз, завидев что-то вдали, Фрэнки на мгновение замирала с колотящимся сердцем – не Гилли ли это.

Вернувшись к бару, она прикончила остатки виски, принесенного девушкой накануне. Затем отыскала в глубине буфета початую бутылку джина, уже на три четверти опустевшую. Пила быстро, жадно, торопясь забыться. Зашла в ванную, отыскала пластырь, заклеила раны на руке – красные, вспухшие, расцарапанные болячки, от которых разбегались ручейки запекшейся крови.

К вечеру она осталась наедине со своими мыслями, с навязчивыми картинками в голове: Гилли в образе Офелии или волшебницы Шалот[41], мертвое тело Гилли, посиневшее, вспухшее от воды. Один раз Фрэнки попыталась выйти во двор, но, спустившись до середины лестницы, остановилась – вода прибывала, окружала. Уже, наверное, по шею. Трясясь от холода, то и дело спотыкаясь на ходу, она побрела назад; вода хватала за ноги, пальцы онемели, зубы стучали. В холле ее согнуло пополам и стошнило, желчь обожгла горло. Она уставилась на свои бледные руки, на пальцы, сморщенные от воды и соли.

Вернувшись в гостиную, она не находила себе места, не знала, куда себя деть. Схватила телефонную трубку, будто собираясь звонить кому-то, да только поговорить было не с кем. О таком никому не расскажешь. В ушах прошелестел шепот: ты одна. Фрэнки пыталась отмахнуться, заставить его замолчать, но он все звучал, размеренно и настойчиво, бился в голове назойливым ритмом. Гудка в трубке не было – она поняла это в ту же секунду, как услышала где-то вдали корабельную сирену.

И немедленно представила себе, что произойдет, если вызвать карабинеров, представила, какой они ее увидят – раскрасневшейся, с трясущимися, расцарапанными в кровь руками. Они все поймут не так, все переврут. Обвинят ее. Скажут, что она сделала это умышленно, убила девчонку. Наденут на нее наручники и бросят в камеру, из которой ей уже никогда не выбраться.

А можно просто никому не говорить.

Фрэнки опустила трубку обратно на рычаг. Сердце бешено колотилось, и она прижала влажную ладонь к груди, точно надеясь усмирить его усилием воли. К горлу снова подкатила тошнота, но на этот раз хватило времени добежать до туалета. Она решительным движением вытерла губы. Нет, нельзя никому говорить. Нужно дождаться, пока закончится дождь, и сразу уехать. Придумать бы только куда. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем найдут тело? Фрэнки мельком глянула в зеркало. Отражение ее неприятно удивило: волосы облепили лицо, под глазами темные впадины. Вид чудовищный. Впрочем, разве она не чудовище?

Да, обе цеплялись друг за друга, сражаясь, но толкнула она Гилли в последний момент или, наоборот, попыталась спасти? Фрэнки напрягала память, точно эта деталь просто-напросто забылась, но каждый раз, когда казалось, что ответ близко, что наконец получилось разобраться, где правда, а где вымысел, воспоминания перемешивались в голове, и она снова была уверена лишь в одном: что ни в чем по-настоящему не уверена.

Расцарапанные болячки на руке пульсировали. Фрэнки снова вывернуло, и на этот раз ей почудился запах каналов, будто ее тело исторгало саму Венецию.

Она поднялась на третий этаж, опасаясь, что вода, уже поглотившая двор, скоро доберется и до гостиной. Боялась она не столько утонуть, сколько застрять внизу, с Гилли. Из переговорной трубки у кровати доносились странные звуки, и сперва Фрэнки решила, что это всего лишь отголоски дождя или ветра, завывавшего у противоположного конца трубки, но вскоре заподозрила, что дело в другом. Безвыходно запертая в собственной спальне, наедине с собственными мыслями, она уверилась, будто что-то или, вернее, кто-то поджидает ее во дворе. И без конца хрипит, словно мучается одышкой или, хуже того, вовсе не может вдохнуть.

Поднявшись с кровати, она медленно приблизилась к трубке. Металл был обжигающе ледяным на ощупь. Прижимаясь к нему ухом, Фрэнки прислушалась, уверенная, что вот-вот различит мольбу о помощи. Затем повернулась и припала к раструбу ртом, ощущая на языке кровяной привкус меди.

– Гилли? – хрипло прошептала она, шевеля растрескавшимися губами. – Гилли, вы там?

Ровно мгновение стояла тишина, а затем из трубки раздался звук – свист, с нарастающим ужасом поняла Фрэнки, – и она отпрянула, оступилась, упала, лодыжку обожгло болью. Она выругалась и, не обращая внимания на протестующее сухожилие, снова подкралась к трубке. Недавние страх и смятение сменились чем-то новым – уверенностью, что во дворе ее действительно караулит некая сущность, неважно, облеченная плотью или бестелесная. Призрак. Эхо. Но точно не Гилли. Нет, Гилли исчезла навсегда, сгинула в мутной воде. Но что-то осталось. Напоминало о себе ранами на руке, царапинами от ногтей. Фрэнки вспомнила о моэке, которые становились мягкими в воде, и побледнела при мысли о том, что ледяные прикосновения лагуны размягчат тело Гилли, сделают одутловатым, пастозным.

Она спустилась в пиано нобиле. Отыскала в одном из кухонных шкафов полотенце, вернулась в спальню и заткнула раструб. Но все равно слышала хриплое дыхание – ветра ли, дождя ли, того ли, что взывало к ней с глубины. Закрыв руками уши, она завыла, заголосила так пронзительно, что вопль этот наверняка разнесся по всему стремительно уходящему под воду острову.

Дождь перестал на следующий день.

На улице Фрэнки расспрашивала прохожих, карабинеров, всех, кто готов был что-то рассказать и знал хотя бы пару слов по-английски, а те отвечали, что ночью вода отступила. Наконец-то ушла с сильным отливом, оставив после себя изуродованный город. Стены в черных пятнах. Мусор на каждом углу: стулья, вымокшие матрасы, мертвые крысы, а порой и голуби. Последнее особенно удивляло Фрэнки: почему же они не улетели? Зачем вообще иметь крылья, если те не спасают в трудную минуту? Пострадали магазины, целые здания. Вода уничтожила все, что располагалось на нижних этажах. Электроснабжение до сих пор не восстановили. Раны от этого наводнения затянутся не скоро.