Вскоре после этого мы с Карлом совершили небольшое путешествие и остановились в доме старой графини, матери герцога Бэкингема. Любопытно, что теперь, после смерти герцога, я просто обожала всю его родню.

Тогда и произошел случай, который я буду помнить до конца своих дней. Я сидела рядом с королем во главе стола; мы ужинали и наслаждались игрой музыкантов, ибо графиня знала, как сильно я люблю музыку.

Но вдруг ненадолго воцарилась тишина; в зал внесли и водрузили на стол огромный яблочный пирог. Все глаза были устремлены на него – и внезапно это произведение кондитерского искусства начало разваливаться, словно кто-то ломал его изнутри; наконец в нем образовалось огромное отверстие, и куски пирога разлетелись по столу. Потом на огромном блюде появился человек. Ростом он был не более восемнадцати дюймов; на человечке была крошечная, но великолепная одежда, и у него было очень симпатичное лицо. Он прошел по столу, осторожно ступая меж тарелок. Приблизившись ко мне, человечек низко поклонился и очень приятным голосом сказал, что надеется понравиться мне – тогда я, возможно, позволю ему стать моим преданным слугой.

Все вокруг смеялись и хлопали в ладоши. Даже король добродушно улыбался. Думаю, и гости, и хозяева знали, что произойдет. Для меня же все это было полнейшей неожиданностью.

Я попросила маленького человечка подойти поближе. Он так и сделал, деликатно стряхнув остатки пирога со своего элегантного наряда. Я сказала этому изящному господину, что буду очень рада взять его на службу, ибо очарована его наружностью, а кроме того, как он, вероятно, уже слышал, двое моих карликов поженились. О, конечно, они останутся, как и прежде, в моей свите, но супруги обычно более преданы друг другу, чем тому, кому они служат.

Человечек понимающе кивнул и заявил, что полностью посвятит себя своей королеве.

Я оставила его при себе и поблагодарила графиню за столь очаровательный сюрприз.

Мой маленький человечек сказал мне, что зовут его Джеффри Хадсон и что он уже давно мечтал стать моим слугой.

Так он попал в мои покои. Он был необычайно умен, мог выполнить любое поручение – и вообще походил на крошечного государственного мужа; я тоже очень полюбила Джеффри и была рада, что он поступил ко мне на службу. В ноябре, спустя год и пять месяцев после появления на свет моего смуглого джентльмена, я родила дочь. Мы решили назвать ее Марией; так же, как и ее брата, малышку Мэри крестил в Сент-Джеймском соборе епископ Лод.

Через несколько недель после рождения дочь моя тяжко занемогла, и мы с Карлом очень беспокоились за нее. Я ведь была так счастлива, что у меня родился хорошенький ребенок; впрочем, теперь я даже упрекала себя за то, что в свое время огорчалась из-за наружности сына. Нам нужны были здоровые дети; а красота… Да Бог с ней, с красотой!

Воспитательницей маленькой Мэри стала графиня Роксбург, а кормилицей – миссис Беннет; кроме того, у девочки были обычная няня, стражники, слуги при колыбели, капельдинер, два грума, швея и прачка, а также множество прочей челяди, полагавшейся ребенку королевской крови. Но в первые дни жизни малышки я очень боялась, что все эти слуги ей не понадобятся.

В моей часовне постоянно молились за здоровье девочки, но по всей стране этого не делалось, так как мы не хотели, чтобы люди знали, что мы опасаемся за жизнь ребенка.

Но через неделю или две ко мне пришла миссис Беннет, вся сияющая от радости.

– Ваше Величество, моя дорогая принцесса потребовала второй завтрак! Это замечательно! Она превозмогла недуг.

И Мэри действительно справилась с болезнью.

Как же мы с мужем были счастливы! Мы отправились в детскую, и он взял на руки маленького Карла, а я – свою хрупкую крошку Мэри, и супруг мой, слегка заикаясь, как всегда в минуты сильного волнения или смущения, сказал, что будет самым счастливым человеком в христианском мире, если эта малышка выживет, а я стану по-прежнему любить его.

Доктор Майерн, придворный врач, вскоре провозгласил в обычной своей мрачноватой манере, что Мэри будет жить, и я принялась бурно благодарить его, а Карл сделал то же самое более спокойно, но не менее искренно.

А некоторое время спустя, когда Карл раздевался однажды в нашей спальне, я заметила у него на груди какие-то пятна. В тот момент я не слишком встревожилась, но утром снова вспомнила об этом и, посмотрев на мужа, обнаружила, что пятен стало больше и они распространились на шею.

Позвали доктора Майерна, и он нашел у короля легкую форму сифилиса, что привело нас в ужас. Врач приказал мне немедленно запереться в своих покоях, пока он не осмотрит всех во дворце и не убедится, что никто больше не страдает этой чудовищной болезнью.

– Но, – сказала я, – мой долг – находиться рядом с мужем и заботиться о нем!

Доктор Майерн смерил меня одним из своих испепеляющих взглядов. Мы с Люси часто смеялись над тем, что наш придворный врач никого не уважает, а ко мне относится так, словно я – не просто ребенок, а еще и очень глупый ребенок. Это было довольно странно, так как доктор был французом, родился в Майерне близ Женевы в семье протестантов, и настоящее его имя было сэр Теодор Тюрке де Майерн. С первых же дней своей врачебной практики он прослыл поборником всего нового и разработал несколько смелых методов лечения; при этом он считал свое дело самым важным на свете – и совершенно не интересовался, обижает кого-то его резкость или нет. Отец Карла – король Яков так высоко ценил этого человека, что назначил его придворным врачом, и доктор Майерн пользовал молодого государя еще с тех пор, как тот был юным принцем.

– Любой человек, вошедший в комнату больного, рискует жизнью, – заявил теперь Майерн.

– Он – мой муж, – возразила я, – и я никому не позволю ухаживать за ним.

– Вы слишком любите драмы, – пробурчал доктор. – Но не следует путать жизнь с театром.

– Уверяю вас, что для меня это – никакой не театр! – возмущенно закричала я. – Я очень беспокоюсь за своего мужа и буду с ним, если он нуждается во мне!

Майерн покачал головой, но я заметила, что в глазах у него мелькнул какой-то огонек. Возможно, это был слабый проблеск одобрения.

Карл не чувствовал себя больным, что было не совсем обычно при такой хвори; он старался убедить меня покинуть его апартаменты, но я твердо стояла на своем и наотрез отказывалась уйти к себе.

Наконец Карл сказал:

– Вы – упрямая женщина.

– Да… ибо я люблю вас – и заявляю вам, Карл Стюарт, что никто не сможет изгнать меня из этой комнаты до тех пор, пока вы нуждаетесь во мне.

Слова мои растрогали Карла до глубины души. Он отвернулся, чтобы я не заметила слез в его глазах. И все же он продолжал убеждать меня уйти.

Но я не сделала этого и была в те дни единственной его сиделкой. К счастью, у него оказалась легкая форма болезни. Мы проводили время, играя в шахматы… Очень тревожась за мужа, я совсем не боялась за себя. А через несколько недель Карл поправился. Я же ничем не заболела, хотя постоянно находилась рядом с мужем и даже спала с ним в одной постели.