Ведь это только на первый взгляд Главный вход – шоколадная фабрика и санаторий-профилакторий в сосновом бору. В действительности для человека не склонного к конфликтным ситуациям и разного рода скандалам это был далеко не курорт. Мне, кстати, пару раз предлагали там послужить, так я отказался. Будучи уже старшим сотрудником, я опять-таки всячески отбрыкивался от подмены Михаила Борисовича, и предпочитал скорее менять весь второй этаж вместе взятый, чем на сорок минут очутиться в этом пекле. И совсем не потому, что я такой уж ленивый человек. Собака здесь не глубоко зарыта, но пахнет дюже крепко.

В обязанности сотрудника, закрывающего своей тушкой амбразуру Главного входа входит много разных специфических телодвижений. Не все из них одинаково приятные. Первым делом ему надо каждого, подчеркиваю, каждого посетителя пропустить через рамку металлоискателя. Это не так просто, как кажется. Посетитель в целом, как вид есть существо удручающе несообразительное. Он страшно, до истерики пугается всего нового и необычного. Порой загнать Посетителя в пронзительно пищащий металлоискатель удается только хитростью. Далее – более.

По инструкции в случае малейшей реакции прибора сотруднику надлежит потребовать от Посетителя немедленного предъявления всех имеющихся у того в наличии железок. Ежели среди них окажутся колюще-режущие, рубящие, стреляющие какой-нибудь дрянью, или другие опасные во всех смыслах предметы, сотрудник должен их временно реквизировать в специальный ящик. Под роспись и номерок.

Причем, что немаловажно, сотруднику копаться в сумках категорически запрещено. Надо так дело обставить, чтобы контрагент собственноручно, по доброй воле все открыл и показал. Вроде бы ничего сложного, но люди и ситуации бывают разные. Задержать на пару минут симпатичную девушку, молодечески поиграть мускулистым торсом (у кого он есть) – это даже в известном смысле приятные хлопоты. А вот когда перед тобой колышется гибрид человека с носорогом, от которого в последний раз кто-то что-то требовал еще в детском саду… Тут возможны всякие варианты. Конечно, вывалить на стол для всеобщего обозрения свои мобилы и пейджеры ему все равно придется, так как специально для таких случаев тебя и подстраховывает рядом стоящий милиционер. Но все уговоры, переговоры и прочие колебания воздуха так или иначе совершать тебе.

Мне лично этой фигни за шиворот хватило еще на штрафной стоянке, где я доблестно проторчал в ранге младшего сторожа целых три месяца. Прошу правильно понять, во мне говорит отнюдь не неуместная застенчивость, или, еще чего доброго, робость. Человека, который морозной мартовской ночью без всякого ментовского прикрытия героически (чего уж там!) сдерживал натиск целого коллектива художественных гимнастов из коптевской преступной группировки сложно напугать чем-то средь бела дня в Третьяковской галерее. Просто все это крайне тягостно, поймите.

Дело даже не собственно в братках, они-то как раз в большинстве своем очень спокойно относились ко всем охранным процедурам. К тому же братки вообще не так часто шарятся по третьяковкам да филармониям всяким. Загвоздка была в той крайне неприятной разновидности граждан, решивших (на каких, спрашивается, основаниях?), что они имеют удовольствие проживать в свободной, демократической стране. Они воображают, будто здесь на каждой березе сидит по райской птице, без устали распевающей текст Декларации о правах человека, а каждый второй курский заяц – правозащитник со стажем. Я уж не говорю о том, что обнаружить вдруг под кустом бузины филиал Amnesty International – самое обычное для наших широт дело.

Причем насчет прав и свобод упомянутые граждане имеют чрезвычайно смутное представление. Никто не имеет в виду покушаться на их политические свободы, их просто вежливо просят показать, что это так отчаянно звенит в ихнем чемодане. Может быть, банка сардин в масле. А может быть, противопехотная мина с жареными гвоздями? Просьба, по-моему, простая и понятная. Но вот встанет такой мемориаловский козел враскаряку, и блеет про то, что мол, «вы не имеете права меня обыскивать!», «это насилие над личностью!», «меня мордовские лагеря не сломали!», «я в демократах с шестьдесят восьмого!», и так далее и тому подобное.

И ведь ты не можешь просто ебануть ему в щщи и вытолкать взашей. Не имеешь, к сожалению, такого права… Приходится в тактичных выражениях что-то терпеливо ему объяснять про режим безопасности в общественных местах. Режим, который не ты, кстати, пустой забавы ради придумал, а правительство города Москвы. Иди туда и там завывай, муфлон! Так нет же… Он тут стоит и кобенится, как первокурсница накануне дефлорации (впрочем, что я такое говорю – все первокурсницы давно уже дефлорированы!). Ну, а народ, сколько его там ни есть позади этого упрямого засранца вынужден стоять и ждать пока он не наговорится всласть. Так как без досмотра его в Галерею все равно никто не пустит.

И самое досадное вот что. В финале этой отвратительной сцены, когда демороссовская сволочь с оскорбленным видом наконец-то вытряхивает содержимое своего дерматинового портфеля на стол, оказывается, что оно есть командировочное фуфло из города Чухомлинска, а все Ватерлоо случилось из-за электробритвы «Харьков» и складного ножика с пластмассовой рукояткой в виде зайчика. Зайчика мы изымаем в ящик под роспись и номерок, что моментально провоцирует новую бурю негодования. Все начинается сначала. Выкрики «душители свободы!», «полицейский произвол!» и прочее.

Практика показала, что одна такая скотина за смену обязательно попадется, и у кого как, а у меня просто нервов на них не хватало. Мне хотелось их душить, бить ногами по печенке и орать им уже полупридушенным прямо в посиневшие морды: «Не любиш-ш-шь, сучара!!!».

И, между прочим, вспоминается мне случай, когда возмущался один такой интеллигент-диссидент, визжал-голосил про свободы и Женевские конвенции… Весь мозг проел, мерзавец. А потом у него в потертом чемоданчике обнаружились два газовых ствола и нехилый такой ножичек-режичек, покруче даже чем у Рэмбо в одноименном кинофильме. Записал бы правозащитник своей секирой пару граждан в буфете – ну и что тогда, я вас спрашиваю?

В общем, не жаловал я Главный вход.

Михаил Борисович же, напротив, был влюблен в свою работу до самозабвения. Он так изобретательно измывался над любителями, а, особенно, над любительницами русского классического искусства, что просто любо дорого было посмотреть. Мне порой даже как-то неловко становилось при этом присутствовать – настолько Михаил Борисович там отчаянно, с выдумкой работал.

Он заставлял граждан выгребать из карманов все до последней копейки, вынимать из причесок шпильки, снимать ремни с металлическими пряжками, так как все это добро звонко бренчало на тщательно настроенном металлоискателе. Он мог в буквальном смысле слова раздеть до трусов какого-нибудь сопляка за неудачную шутку вроде: «А у меня в рюкзаке атомная бомба!». Он, ничуть не смущаясь, просил открыть фотоаппарат, после чего с умным видом полюбовавшись на засвеченную пленку, говорил просто: «Спасибо, можете проходить». Он мог положить с прибором на огромную субботнюю очередь и, как ребенок елочную игрушку минут двадцать восторженно разглядывать ноутбук иностранного туриста.