Гражданская война в Таджикистане, жертвами которой согласно общепризнанным подсчетам стало 600000 человек, то есть почти каждый девятый житель страны республики (население которой в 1990 году составляло около 5,3 миллиона человек), – один из примеров того, как после распада СССР бывшая среднеазиатская республика с огнем и кровью встраивалась в новую региональную реальность. Близость Афганистана, уже не первый год существовавшего в режиме гражданской войны, а также активная и малоскрываемая вовлеченность в происходящее Узбекистана и России превращали события в Таджикистане в конфликт, так или иначе затрагивающий всю Центральную Азию.

Как ни странно, но реалии десятых годов XXI века могут дать гораздо больше образцов, с которыми можно сравнить таджикские события начала 1990-х. Примеры распада авторитарных светских режимов и начала на территории контролируемых ими стран гражданской войны с участием исламистов теперь для нас более представимы. Таджикистан в начале 1990-х двинулся по принципиально схожему пути. То, что итоговый результат отличался от наблюдаемых ныне печальных итогов некоторых из арабских революций, разумеется, объясняется множеством причин. Однако одна из них – это характер постсоветского общества, а также и то, что сам конфликт возник на фоне фактически не завершенного распада прежде единой страны. В этот момент, даже после официального признания независимости Таджикистана, на его территории продолжали сохраняться силовые структуры, не подчинявшиеся напрямую ни одной из сторон конфликта (прежде всего, 201-я дивизия и пограничные войска), и этот фактор в дальнейшем сыграет очень важную роль в общем ходе гражданской войны.

В ожидании перемен. Душанбе. 1990 год. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Впрочем, тогда – в 1990-е – для разворачивающихся событий приходилось срочно выбирать парадигмы описания, используя поначалу язык, описывающий привычные советские реалии и перестроечные принципы политической жизни, а позже понимая, что по получающимся схемам понять происходящее очень трудно. Мы можем проследить за этим по материалам в центральных московских СМИ, которые в 1991 и 1992 году как могли старались составить картину происходящего.

Поводы для сравнений дают некоторые другие особенности развития событий в Таджикистане в начальный период 1990-х. В частности, одним из важных механизмов давления на власть в Душанбе были массовые политические митинги, проводившиеся в течение нескольких недель осенью 1991 и весной-летом 1992 года. При этом в 1992 году в центре Душанбе на соседних площадях противостояли друг другу два митинга – оппозиционный и поддерживающий действующие власти.

Осенью 1991 года люди вышли на площадь, протестуя против недавно проведенных выборов – правда, в данном случае выборы проходили в Верховном Совете Таджикистана, где исполняющий обязанности президента Таджикистана Кадриддин Аслонов был отправлен в отставку, а на его место назначен Рахмон Набиев. Это решение оппозиция в Таджикистане посчитала незаконным и начала митинговать.

Оппозицию в Таджикистане, как кажется, на всем еще официально не прекратившим существование СССР было принято называть демократической. Для Таджикистана, впрочем, это обозначение было если не условным, то, во всяком случае, не исчерпывающим. Практически с самого начала активной деятельности политической оппозиции в республике заметную роль в ней играли сторонники политического ислама, далеко не во всем придерживающиеся демократических убеждений. Впрочем, оппозиция по отношению к КПСС, а также республиканской Коммунистической партии (после августа 1991 года ее попытались переименовать в социалистическую, но, кажется, это название продержалось недолго и осталось лишь в некоторых официальных бумагах) была в те годы достаточным признаком "демократичности" (наряду с участием в движении представителей местной интеллигенции). Этим термином пользовались, не особенно вдаваясь в детали.

В Таджикистане борьба с "коммунистами" на тот момент имела и еще одну дополнительную региональную специфику. Фактически она означала выступление против партийных функционеров, представляющих Ленинабад (ныне Худжанд) – выходцы именно из этого региона на севере Таджикистана на протяжении многих десятилетий занимали ведущие посты в республиканской компартии (а значит, и в руководстве Таджикской ССР), и партийные структуры могли считаться, прежде всего, ленинабадским ресурсом.

Рассказывая о событиях в Таджикистане, где роль столкновения кланов была весьма велика, невозможно обойтись без краткого описания основных противостоящих сил. Разумеется, такое описание будет очень приблизительным и объяснит далеко не все, тем не менее оно нужно для выведения некоторых закономерностей.

Разные части территории нынешнего Таджикистана еще во времена Российской империи находились в разных режимах управления. Область вокруг Ходжента (нынешнего Худжанда, в советское время переименованного в Ленинабад) была еще в 1886 году включена в состав Туркестанского генерал-губернаторства и управлялась русскими властями. Большая же часть других регионов Таджикистана до начала двадцатых годов оставались в составе Бухарского эмирата, признавшего вассальную зависимость от России, но сохранявшего внутреннюю автономию. Вовлеченность Ходжента в экономическую жизнь империи – а соответственно, уровень промышленного развития и образования населения – была заметно выше, чем у регионов, находившихся в составе эмирата. Восточная Бухара считалась отсталым регионом даже в рамках Центральной Азии. Значительная часть Памира также управлялась русскими властями, впрочем, здесь шла речь скорее о военном контроле, без вмешательства в местную жизнь – этот край был слишком далек и труднодоступен, чтобы управлять им как-то иначе.

На проспекте Ленина в Душанбе в 1990 году. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Бухарская элита была по своей культуре таджикской – как во многом таджикскими были и города Бухара и Самарканд. Однако таджикские жители Самарканда имели гораздо больше общего со своими узбекскими соседями, чем с соплеменниками из далеких горных аулов. Позже, уже после установления советской власти, Таджикская автономная республика была образована в составе Узбекистана и включала в себя Памир и области Восточной Бухары. Во многом из-за отношения к новому образованию как к стране далеких горцев идея отделиться от большого и богатого Узбекистана ради бывшей Восточной Бухары действительно встретила мало понимания у бухарцев, самаркандцев и тех, кого можно было бы назвать таджикской элитой.