— Но неудачливых полководцев у вас распинают, — не преминул я напомнить побежденному. Все сведения я черпал из красочных рассказов Касипа, пронырливого вольноотпущенника деда, и сейчас убеждался, что не все истории оказались верны. Ну что ж, ради поиска истины стоит прибегать к различным источникам и сравнивать рассказы, не доверяя верности суждения одного, даже ловкого наблюдателя. Этому правилу я следовал потом не раз.

— Это так. Мы не прощаем неудач тем, кто обещал нам успех. Но мы не любим войну. Наша битва — это торговля, прежде всего морская. И тут мы искуснее всех и всегда побеждаем.

— А Ганнибал тоже не любит войну? — уязвил я его.

Он принял удар, но сморщился невольно, будто проглотил что-то горькое.

— Карфагену не нужна была эта война. Если бы вы не вели себя так нагло! Разве не Рим захватил Сардинию, лишив тем самым нас торговых путей! Вы нарушили договор, составленный после прежней войны. Будь договор нерушим, наша герусия[68] никогда бы не одобрила действий Ганнибала. Его бы выдали вам в оковах на расправу, будь вы честны с нами. Но вы отобрали у нас возможность торговать, и сенат спустил на вас карфагенского пса. Вы сами призвали на свою землю Ганнибала. — Магон говорил возбужденно, все более распаляясь. Я подумал, что он, скорее всего, считал эту войну огромной глупостью, потому что знал одну простую вещь: в торговом деле пунийцы обойдут нас как стоячих в любой гонке, а вот в войне — вряд ли. Даже с помощью Ганнибала.

— Между нашими городами много общего, — я по-прежнему старался говорить как можно любезнее, хотя уже начал раздражаться. Я понимал, что каждый из нас будет стоять на своем, оправдывая свой город и обвиняя чужой. — У нас и у вас нет царей. В Риме высшие магистраты — два консула. Вы называете своих правителей суффетами[69], их тоже двое. Сенат и Народное собрание там и там. Разве мы не могли бы разделить мир, условившись, что Карфаген занимается африканскими делами, а мы — господствуем в Европе.

— О, я слышу в твоих словах всю заносчивость Рима! — Магон прищурил один глаз, наклонил голову и хитро глянул на меня, будто старый прирученный ворон. Золотые массивные кольца в его ушах качнулись. — Ты объявляешь Рим владельцем Европы. Как будто вы уже завоевали не только Италию, но и Иберию, и Македонию, и Грецию, и даже покорили галлов. А между тем Ганнибал терзает саму вашу плоть, как орел Зевса клевал печень Геракла. И совсем недавно, кажется, Баркид стоял под стенами самого Рима.

По той горячности, что он говорил, мне показалось, что сам он уже не верил в победу Ганнибала и скорее уговаривал себя, нежели меня, поверить в грядущее поражение римлян.

— Видишь ли, Магон, твой Ганнибал совершил роковую ошибку. Карфаген проливал кровь наемников, мы же звали к оружию наших граждан, у вас был профессионалы, у нас — ополченцы. Так было до начала этой войны. Теперь всё переменилось. Мы уже много лет не знаем дома, только сражаемся. Легионы более не распускаются, они спаяны намертво — кровью сражений, дымом костров, ночевками в лагере, в одной и той же палатке зимой и летом. Эта армия стала, будто единый железный клинок. И ни один консул или диктатор не откажется от соблазна призвать под свои знамена ветеранов и пустить клинок в дело. Они будут воевать снова и снова, они добудут новые победы. И все эти страны — Испания, Македония и даже Галлия, — все они придут под власть Рима. И сделал все это один человек — Ганнибал. Он выковал этот новый Рим на поле под Каннами.

Я хотел добавить, что не хочу гибели его города, потому как Карфаген — он как бы отражение Рима. Отражение в мутной и быстротекучей воде. Но все равно — нам стоит иногда глядеть в это неверную воду, чтобы кое-что понять о себе. Но я вспомнил, что должен отослать Магона в Рим и что там он может кому-то передать мои слова, да хоть тому же Фабию Кунктатору. И потому промолчал. Я уже тогда понимал, что мои победы не означают завоевание симпатий в сенате Рима.

* * *

Вскоре я отослал Гая Лелия в Город — поведать о нашем походе. Снарядил для него пятипалубный корабль и вместе со знатнейшими пленными (среди коих находился и Магон) отправил в Рим. Сам я пока оставался в Новом Карфагене.

Сейчас главной задачей стало занять моих людей, ибо бездействие опасно для армии на чужой земле. Я расписал каждый день для них, наполнив их часы попеременно трудами и заслуженным отдыхом. Я заставлял солдат тренироваться — один день они пробегали тридцать стадий, причем в вооружении, на другой — должны были чистить и чинить оружие и выставлять его для осмотра перед палатками. Третий день им дозволялось отдохнуть, а на следующее утро они уже бились друг с другом с оружием. Сражались деревянными мечами, обернутыми в кожу и с кожаными шариками на остриях, дабы не нанести друг другу увечий, но при этом разить в полную силу. Так же метали друг в друга пилумы, опять же с кожаными шариками на остриях. А на другой день опять начинался бег. Я не делал различия между гастатами, принципами и триариями, требуя от всех одинаковой выносливости, ловкости, силы, организованности. В самом деле: что за причуда ставить в первый ряд необученных воинов и ждать, пока их перебьют или не изранят. А потом, утомив врага, напоив его своей же кровью, кинуть в бой куда более умелых принципов? Я решил уравнять всех в умении, и новичков, и ветеранов, тем более что я не собирался распускать свои легионы по домам, чтобы набирать их вновь, — еще не один год им предстояло воевать под моим началом. Так зачем мне делить их по умению и ценности? Пусть будут равны в своей силе, в своем мастерстве.

И я добился того, что центурии гастатов уже невозможно было отличить от триариев.

При низкой волне я приказывал выводить корабли в море, дабы гребцы и воины на кораблях тоже постоянно упражнялись и устраивали тренировочные бои.

Я бывал всюду: на потешных сражениях моих легионов, на пристани, наблюдая тренировки моряков, потом шел в мастерские, чтобы проверить, как там ведутся работы, или отправлялся в арсенал, чтобы лично проинспектировать запасы оружия. Потом шел осматривать стены, пострадавшие во время штурма, и указывал ремесленникам, где вести работы. И так с утра до позднего вечера.

* * *

Через несколько дней прибыл в Новый Карфаген жених моей испанки. Парень был немногим меня старше, уверенный в себе, порывистый, дерзкий. Красивый на свой варварский манер и конечно же смелый. И, разумеется, не стоящий этой девушки ни на палец. Испанку обрядили в роскошное платье какой-то карфагенянки, старуха-гречанка причесала ее и украсила волосы золотыми лентами. Я подарил ей ожерелье из золотых бусин и оникса. Согласно обычаю вручить невесту жениху должен был отец девушки. Но я, как победитель и господин, вложил ее ладонь в руку Аллюцию, заполучив союзника и командира конного отряда. Но когда я взял ее за руку, чтобы отдать этот дар варвару, мне показалось, что жаркая волна прокатилась от меня к ней. И она почти силой выдернула руку из моих пальцев.