Там, за окном, теснились в беспорядке деревянные дома и домишки московского предместья, среди которых развернул свои оборонительные порядки большой полк Ивана Бельского. Под лучами щедрого весеннего солнца, ярко сиявшего на безоблачном голубом небе, на сухих бревнах и досках кое-где отчетливо выступила смола.

— Договаривай, князь! Надоумь уж нас, глупых и непонятливых, не дай дураками помереть, — издевательским тоном промолвил воевода. — Ты у нас дюже грамотный, иноземными словами так и сыплешь для пущей важности!

— Или того хуже, — не замечая издевки, продолжил Воротынский, — если враг зажжет посады. В них сосредоточено огромное количество войск, и еще больше беженцев, пришедших искать защиту в столице, почитай, со всех южных русских земель. Если московские предместья запылают, то случится страшная беда, какой еще не видывала Русь.

На некоторое время в палате вновь воцарилась тишина.

— И как же орда, по твоему мнению, сможет посады зажечь? Стрелами, что ли? — насмешливо произнес большой воевода. — Так мы их из-за тынов пищальным огнем всех перебьем задолго до того, как ихние стрелы начнут до нас долетать!

— Какие стрелы, воевода! — воскликнул Михайло Иванович. — В орде идут турецкие советники и янычары с полевыми пушками!

— Ну и что? У нас тоже орудия имеются! Пушкарей турецких мы собьем ответным огнем. К тому же, да будет тебе известно, ветры здесь дуют как раз с севера на юг, то есть от нас на неприятеля!

Воротынский пристально посмотрел на воеводу, пытаясь понять: действительно ли он говорит то, что думает, или просто в запале спора хочет уязвить возражающего даже ценой потери здравого смысла?

— Ты, наверное, шутишь, воевода, — медленно произнес князь. — Очевидно, что при таком направлении ветра они начнут стрелять перекидным огнем, калеными ядрами нам в тыл. Пушки как раз и отличаются тем, что предназначены для навесного огня. А все наши пушки — в Ливонии. Здесь же, в Москве, мы имеем только полковые и затинные пищали, из которых можно вести лишь настильный огонь. Нечего нам противопоставить турецким пушкам, заведомо имеющим преимущество в дистанции стрельбы!

— Опять ты умничаешь, князь Михаил, ученость свою перед нами выказываешь! — бросил воевода презрительно, так и не ответив по сути на возражения Воротынского. — В общем, так: властью, данной мне государем и Разрядным приказом, предписываю тебе со своим полком левой руки занять оборону в московских посадах за Таганским лугом. Ежели оставишь полк на лугу, на открытом пространстве, то пеняй на себя!

Князь Воротынский молча наклонил голову, то ли в знак подчинения приказу воеводы, то ли соглашаясь пенять на себя.

— Ну, соратники мои верные, — отвернувшись от Воротынского, обратился большой воевода к сидевшим вокруг него полководцам, — что скажете по поводу спора нашего с князем Михаилом?

— Мой полк правой руки стоит и стоять будет на Якиманской улице, согласно твоему, воевода, распоряжению! — торжественно провозгласил князь Мстиславский. — Мы с Шереметьевым слов иностранных, может, и не знаем, но указы государевы усердно блюдем!

Остальные военачальники, включая уже упомянутого Шереметьева, одобрительными восклицаниями поддержали высказывание князя Мстиславского.

Воротынского охватило отчаяние от ощущения полного собственного бессилия. Еще год назад он сам был большим воеводой на южных рубежах и наверняка смог бы убедить или заставить начальников полков действовать так, чтобы разгромить врага и сберечь при этом как можно больше жизней русских ратников. Сейчас, будучи лишь третьим по старшинству в разрядном списке воевод, он мог руководить действиями только своего полка левой руки. Ну что ж! Он попытается сделать все возможное, чтобы предотвратить трагедию. Однако предчувствие неминуемой беды, которая вскоре обрушится на русскую столицу, тяжелым камнем легло на сердце князя. Он встал, поклонился воеводе и всем присутствующим:

— Разреши, воевода, отбыть к полку, чтобы исполнить свой долг!

— Ступай, князь Михаил, — небрежно махнул рукой Бельский. — Коли тебе наш пир и наши речи не по душе!

Провожаемый косыми взглядами и усмешками, Воротынский вышел из палаты, несколько минут постоял на крыльце, затем прошептал одними губами: «Господи, спаси и помилуй!» — и перекрестился на купола московских церквей. Сотворив крестное знамение, он сбежал по ступенькам крыльца, одним легким движением вскочил в седло. Подняв коня с места в карьер, князь поскакал в сопровождении скромной свиты в свой полк, на левый фланг русского войска, которое горе-полководцы, убоявшись ответственности и царского гнева, втянули в деревянные московские предместья.

Смеркалось. Ордынский лагерь, растянутый вширь и изогнутый, как лук, готовый к выстрелу, полукругом охватывал с юга русскую столицу. Перед лагерем, пристально вглядываясь в черневшее перед ними обширное поле, стояли плотные пешие и конные заслоны. За полем лежала Москва, огромная и загадочная. Ее темная густая масса была испещрена огоньками лучин и лампад, мерцавших желтыми точками в распахнутых по причине весеннего тепла окошках. Ночной стан кочевников был ярко освещен десятком тысяч костров и пламенем догоравшего невдалеке Коломенского. Орда предавалась веселью, деля захваченную в царском селе богатую добычу. Гулко били бубны, к ночному небу вместе с искрами костров поднимались протяжные звуки горловых песен, бесконечных, как само Дикое Поле, под них кружились в танце воины в черных овчинных безрукавках и шапках из волчьего меха. Однако все военачальники, от десятника до темника, строго следили, чтобы воины запивали свои песнопения исключительно отваром из трав. Все бурдюки с кумысом, не говоря уж о бочках с медами и винами, захваченными в царских погребах, были взяты на строгий учет и помещены под крепкую стражу. Завтра предстоит бой. А вот потом, после полного уничтожения обреченного русского войска, можно будет попировать вволю в поверженном Кремле.

В самой середине шумного и ярко освещенного ордынского лагеря тихим и темным пятном выделялась поляна, оцепленная по периметру безмолвными янычарами. На поляне стоял и скромный с виду шатер Буслам-паши, доверенного посланца великого султана, и полдюжины совсем маленьких и неприметных палаток. В каждой из этих палаток, скупо освещенных коптящими масляными светильниками, сидели по полтора-два десятка людей и внимательно слушали напутственные слова своих наставников. Наставники говорили по-русски, а сидящие были одеты в русское платье — крестьянское, купеческое, дворянское и даже в ратные доспехи.

Инструкции, звучавшие в палатках, были простыми и понятными. Все различия заключались лишь в районах действия и маршрутах отхода после выполнения первой части задания. Псырь, как прилежный ученик, сидел в первом ряду в одной из палаток и, от усердия раскрыв рот, внимательно слушал Ахмеда, пожирая его глазами. Ахмед говорил медленно, делая длинные смысловые паузы между фразами:

— На рассвете каждый из вас должен находиться на тех улицах московских предместий, по которым мы сейчас вас распределили. Там вы сами выберете себе наиболее подходящий для выполнения задания двор. Знак для начала ваших действий — орудийные залпы. Как только убедитесь, что дело сделано, сразу устремляйтесь к Кремлю. Ежели замешкаетесь хоть ненадолго, то неминуемо погибнете, толпа вас сомнет. В Кремле собираетесь вблизи больших ворот для выполнения главного задания. Друг дружку будете узнавать вот по этой вещи. — Ахмед, взяв за ножны, поднял над головой кинжал.