кто-то нас опередил. И письмо с разоблачением моего распутного поведения пришло первым. Знать бы ещё, кто его написал. Удавила бы гадину.

— Да, мало ли на свете «доброжелателей», — криво усмехнулся я. — Теперь от нас ничего не зависит. Остаётся только ждать, что они решат со сроками.

— Пошли прогуляемся, — внезапно предложила Маша. — Не могу сидеть здесь и ждать. Это ужасно. Чувствуешь себя, как на иголках.

— Пошли. — Я встал и потянулся. Хорошо ещё нам позволили одеться, прежде, чем воспитывать начали. — Предлагаю в кафе сходить. Оттуда, правда, повар сбежал… Мне даже интересно, как они выкручиваются. Или просто превратили прекрасное кафе в низкопробную пивнушку?

— А куда сбежал повар? — в голосе Маши прозвучало разочарование. Похоже, не только мне стряпня Михалыча нравится.

— Ко мне, — я самодовольно улыбнулся. — Так что скоро мы будем наслаждаться прекрасной едой. А учитывая, что в доме, кроме повара ещё и кухарка есть, то, возможно, даже мне что-нибудь достанется.

— Очень смешно, — хмыкнула Маша.

— На самом деле нет, — я покачал головой. — Но ничего, ты привыкнешь. А вообще, получилось довольно эпично: птица, хоть и хищная, попалась в лапы кота.

— Который ещё и говорит: «Расслабься, Маша, тебе понравится», — она хихикнула. — Ну что, пошли?

И мы быстрым шагом пошли к кафе, благо идти было недалеко. А вот, когда мы в ночь прорыва пробивались к дому, это расстояние показалось мне почти непреодолимым. В кафе было пусто. Но это понятно. Утро, а ранние посетители уже поняли, что кроме кофе им ничего предложить не смогут, и быстро ретировались в другое место. Мы сразу же, не сговариваясь, направились к барной стойке, чтобы узнать последние новости.

Дойти до скучающего бармена не успели. Со стороны туалета раздалась громкая ругань, а затем звук ударов. Я переглянулся с барменом, но тот лишь флегматично пожал плечами.

Из небольшого коридорчика выскочил красный от ярости мужчина, в котором я с трудом узнал ректора Академии, в которой учусь. Его лицо настолько полыхало праведным гневом, что я с трудом разглядел невиданной красоты фингал, украшающий подбитый глаз.

— Щепкин! Мне немедленно нужен Щепкин! — заорал он и выскочил из кафе на улицу.

— Как же скучна и предсказуема моя жизнь, — философски проговорил бармен, провожая ректора взглядом. А потом посмотрел на меня и потёр челюсть. Понятно, этакий жирный намёк на мой кровоподтёк. — В отличие от некоторых, у которых она бьёт ключом.

— Что произошло с Николаем Васильевичем? Его что, та безобразная мазня в туалете так впечатлила, что он об стену глазом ударился? — спросил я, садясь на высокий стул. Рядом пристроилась Маша, и принялась таскать сухарики из выставленной на стойку чашки.

— Не знаю, может быть и об стену. Но, скорее всего, это был кулак Адама Петровича Нутриева. Об интрижке жены Адама Петровича и Николая Васильевича давно ходили слухи. И вот вчера Нутриев зашёл к нам пообедать. После обеда он ощутил острое желание облегчиться, и поспешил в клозет. Ну а там на стене… Сами видели, ваше сиятельство.

— И что там на стене? — я повернулся к Маше. Она испытывающе смотрела на меня. я ей не сказал, почему так резко сорвался с места и потащил к порталу. Похоже, что зря. Теперь придётся оправдываться.

— Там один неудачник, неудовлетворенный жизнью, нарисовал ондатру с огромными рогами, — я резко повернулся к бармену. — Этот Адам принял ондатру за нутрию?

— Да, вероятнее всего, это печальное обстоятельство повлияло на его дальнейшие действия. — Бармен вытащил из мойки стакан и принялся его вытирать полотенцем. — А может быть, столь явный намёк стал последней каплей его терпения. В любом случае, последствия этого недоразумения он принял полностью на свой счёт.

— А ведь говорили этому дебилу, что иногда нет места порывам души, и важна реалистичность, — я расхохотался, уткнувшись лбом в руки, лежащие на стойке. — Вот нарисовал бы он Лёньчика в нормальной ондатровой окраске, а не в ярко-красной шубке, то и не принял бы её никто за нутрию.

— Вот оно что, — протянула Маша. — А не тот ли это злопыхатель, который испортил твою картину?

— Он самый, — я поднял голову и кивнул.

— Куницын, значит. А я-то ещё гадала, что это он здесь делает. — Маша прищурилась. — А не он ли письмо дяде накатал и отправил раньше меня?

— Вряд ли, — протянул я. — После того, что ты с его рукой сделала, он не сумел бы написать письмо. Да и спешил по сильно к целителю. Не до писем ему было.

Я сильно не хотел, чтобы она узнала, кто именно написал письмо. Зачем моей будущей жене знать о моих бывших любовницах? Верное, незачем. Тем более, что я их сам не помню.

— Николай Васильевич, ну куда вы меня прямо с занятия вытащили? — в кафе вбежал ректор, за которым едва поспевал Щепкин. Увидев меня, он кивнул, в знак приветствия, а потом внимательно посмотрел на Машу. Видимо пытался найти в ней то, что видел я.

— Ну где ты застрял, — Николай Васильевич выскочил из коридорчика, куда прошёл не обращая внимание на посетителей кафе в моём лице.

— Да иду я, иду, — с досадой ответил Щепкин и прошёл к туалету.

Маша придвинула к себе поближе чашку с сухариками и продолжала целенаправленно ими хрустеть. Я же что было силы прислушивался, пытаясь услышать, что же происходит в туалете. Слышно ничего не было, и это слегка раздражало.

— Ты уверен? — голос Николая Васильевича раздался так неожиданно, что я вздрогнул. Так сильно сосредоточился на звуках, что пропустил звук открываемой двери.

— Конечно, я уверен, — ответил Щепкин. — Я знаю руку каждого своего ученика. Вы ведь именно за этим меня позвали, чтобы я осмотрел рисунок и сказал, кто его автор?

— Да, — процедил ректор. — Именно за этим.

— Так вот я с уверенностью заявляю, что подобная манера письма есть только у одного ученика первого курса. И этот ученик не Рысев. У Рысева, например, штрихи более резкие, наклон более выражен, а переход между светом и тенью очень резкий. А ещё он просто всеми фибрами души ненавидит краски.

— Спасибо вам за характеристику, — не удержавшись, высказался я.

— Всегда пожалуйста. — Кивнул Щепкин и снова повернулся к ректору. — Так что, рисунок этого непонятного животного: то ли ондатры, то ли нутрии, был выполнен рукой Куницына. — При этих словах ректор сжал кулаки и тихонько зарычал. — Во всяком случае до того момента, как он её сломал. И, если это всё, то я хотел бы уйти. У меня в классе ученики экзаменационную картину не могут закончить. Боюсь, что скоро обмороки на почве нервных срывов начнутся.

И он вышел, не дожидаясь ответа ректора, который в это время внимательно смотрел на меня.

— Что бы вы не думали, но покрывать этого хорька и брать вину на себя я не собираюсь, — быстро проговорил я, потому что мне очень не понравился расчётливый взгляд ректора.

— Ну что у тебя за мысли, Рысев, — на Машу он не смотрел, глядя мне в глаза. — Раз уж мы здесь столкнулись, я бы хотел знать, что передать Медведеву. Мне, знаешь ли, нужно курсы формировать и с учебной программой разбираться. Хотя, учитывая твой четвёртый уровень, у тебя будет индивидуальное обучение.

— Скажите ему, что я согласен, — хоть я и склонялся к этой мысли, но именно сейчас принял окончательное решение.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо, — задумчиво проговорил ректор. — Ну что же, я тебя услышал. — И он направился к выходу.

— Николай Васильевич, а что будет с Куницыным? — мой вопрос заставил его остановиться.

— Куницын будет отчислен. За порчу чужого имущества, — ректор поморщился. — Его художества можно снять сейчас только вместе со стеной. Он ещё и своим даром запечатал краску, так что её сейчас не закрасишь, она всё равно будет проступать через любое покрытие.

— А как же быть с его щедрыми пожертвованиями? — я просто не мог удержаться, чтобы не подколоть ректора. Ведь его преступление против меня было более существенным. Тут не глаз подбитый, тут, можно сказать, судьба была на кону. И то его только пожурили. Сейчас же тупая картинка стала причиной отчисления.

— Я могу простить многое, но не вот это, — ответил Николай Васильевич и указал на свой подбитый глаз. — Тем более, что Куницыны не единственные щедрые дарители. И Академия не развалится без их денег.

И он вышел, хлопнув дверью. Ну, вот и всё. Хорёк довыеживался. И, да, я так и знал, что полной безнаказанности не существует. Всегда нужно чувствовать ту грань, через которую нельзя переступать. Он переступил и поплатился за это. Туда ему и дорога.

— Жень, пошли домой, — Маша отодвинула наполовину пустую чашку. — Главы наших кланов наверняка уже о чём-то договорились и самое