– Так и передай – не пропустят золото, получат не только авиакатастрофу, но ещё и «двухсотого» на отдел. Если им прежних мало – тогда пожалуйста. Вздёрну его прямо в доме на перекладину – я не слабонервный…

Саша уяснил для себя, что лежит на еловых ветках, ими же заваленный – как настоящий труп. Видимо, бандиты решили, что мусор мёртв. Даже контрольный выстрел не сделали, потому что к тому времени Веталь уехал, и люди его зашились. Но жизнь каким-то образом сохранилась, потому что Саша всё время помнил их с Андреем занятия и читал мантры.

Ему казалось позорным умирать в петле, и он изо всех сил старался выжить. Только последняя, смертельная, всепоглощающая боль заставила его потерять сознание. Узкоглазый Рафхат Хафизов решил, что сделанного хватит, и ошибся. А сейчас надо встать, выбраться отсюда, чтобы ночью не замёрзнуть. А то обидно будет – повесить его не сумели, а на свалке всё-таки дозрел.

Минц внезапно всё вспомнил и вздрогнул, волнами разгоняя боль по телу. «Я тут лежу, спокойно думаю о самолётах! А ведь прошло, должно быть, уже много времени. Предпринял ли Горбовский со товарищи что-нибудь для спасения людей? Ищут ли меня? И почему не явились на то место, что назначил Веталь? Его люди вернулись и заявили, что там никого не оказалось. Следовательно, ментам до меня нет никакого дела. А раз так, то я остаюсь полностью по власти Холодаева с бандой, и лично отвечу за всех. Даже за карточные проигрыши за меня спросят, аа уж на потерянное золото – само собой…»

Закусив губу, Саша сел, и еловые ветви осыпались с него. Не тёмно-синем, с неяркими отсветами, небе играли звёзды. Луна в лёгком тумане висела прямо над свалкой. А кругом стояли живые, не срубленные ели – все инее, в блеске. Будто не в окрестностях Ленинграда всё происходит, а где-нибудь в Сибири. Здесь-то редко бывает такая погода – всё больше хмарь да слякоть.

Ствол красавицы-ели утонул в сугробе, мимо которого к свалке вела узкая протоптанная тропинка. А рядом будто что-то тащили волоком. «Меня, наверное», – решил Саша. Он глубоко дышал, плохо понимая, почему его так сковало холодом. А потом он взглянул вниз и ахнул. Да как же вообще удалось очнуться? Он же голый, а мороз – градусов пятнадцать. Ну, может, чуть поменьше – не суть. И никого кругом – лишь пустой, гулкий лес. Да ещё и мерзкий влажный ветер с залива. Похоже, скоро опять снег пойдёт, и начнётся оттепель.

По звёздам времени не так уж много – около семи вечера. Если верить Веталю, «час икс» ещё не наступил. Тот согласился, в обмен на жизнь заложника, перенести начало терактов на глубокую ночь. Конечно, это для бандитов лучше. Реакция летчиков, механиков, охранников и другого наземного персонала естественным образом притупляется. А Холодаев выглядит, как ни крути, великодушным человеком чести…

Конечно, глупо было труп одевать, если его тащили на свалку. В другое время и закопали бы, но сейчас земля промёрзлая. Ладно, что не сожгли. Скорее всего, боялись привлечь внимание или торопились – у них тоже нервы на пределе. Но вещи, по старому обычаю, не забыли между собой разделить. Гардероб весь импортный был – дублёнка, шапка, свитер, брюки, сапоги. Ведь не какие-то бродяги, чуть ли не каждый в ресторанах пируют. А всё равно – не брезгуют ничем. Дают – бери, как говорится.

Саша пожалел теперь, что привык одеваться по последнему крику моды. Не было на нём ни одной обыкновенной пуговицы, вот и остался, в чём мать родила. Сидит среди еловых остовов, а вокруг – лес, скованный святочным морозом. «Не подох в доме, так перекинешься здесь, Каракурт!» – услышал Саша голос Веталя, который, казалось, с глумливой усмешкой смотрел на него из мрака.

Но почему всё-таки ребята не приехали? Неужели действительно махнули рукой? Мол, сам напросился с Веталем объясняться, вот и не верещи теперь! Нет, не может быть, абсолютно исключено. Даже Петренко и Ружецкий сначала спасут его, а потом уже отругают. А уж о других и говорить нечего. Для Горбовского Саньку в лапах Веталя оставить – всё равно, что сына родного…

Может ведь и так случиться, что бандиты вообще всё наврали. Захотели убить и поделить одежду, вот и придумали предлог. С его стороны глупо было надеяться, что «шестёрки» Холодаева будут говорить одну только правду. Пахан, похоже, и про золото уже забыл – так захотелось расправиться с Митькиным обидчиком.

И вдруг откуда-то издалека донёсся гудок поезда; потом застучали колёса. Никогда бы не подумал Саша прежде, какими сладостными могут быть эти грубые, неэстетичные звуки. Он понял, что нужно идти в ту сторону, где только что гудело. И ещё долго слышался ему дробный, слабый, удаляющийся стук колёс.

Он не имеет права опускать руки! Он должен хотя бы попытаться выбраться отсюда. Они с Андреем по многу раз пробовали на себе различные виды пыток, чтобы не оплошать при случае. Добровольно выковывали из себя суперменов, и стыдно будет перед гуру вот так, при первой же проверке, срезаться. Нет, это уже второй экзамен. А первый был там, в доме…

Он встал с огромным трудом. Ноги, уже бесчувственные от холода, плохо слушались, не сгибались. Еле двигались и тяжёлые, как протезы, руки. Остального будто бы вообще не было – оно умерло. Из разбитой губы потекла кровь, и тёмные капли упали на снег.

Надо бы попробовать сделать массаж ног, но в таком случае истратишь последние силы. Ведь ещё неизвестно, сколько идти придётся, по какой дороге. И тряпку какую-нибудь надо найти. Если люди встретятся, невесть что могут подумать. Саша всё же поднялся, разогнулся, держась за ствол берёзы. Низ живота и шея, как ни странно, не болели, зато противно ныла ушибленная о пол скула. Он прикоснулся пальцами к пупку – там тоже образовалась корка, холодная и твёрдая.

Внезапно волна радости, даже восторга вновь погнала кровь по застывшим сосудам. Нашлись даже силы подойти к другой мусорной куче, поменьше размером, и из-под ломаной тачки без ручки вытащить разноцветный половик. Пусть он и рваный, а всё же срам прикроет…

Конечно, тут же достать тряпку не получилось – она примёрзла к тачке. Но со второй попытки удалось добыть её из кучи, встряхнуть и опоясать чресла. Сразу стало легче, даже веселее. Повезло в одном, так и в другом, будем надеяться, не оплошаем! Вот, опять поезд – этот идёт из города. Судя по басовитому, резкому гудку – товарняк. А та, первая, была электричка.

По звуку похоже, что железная дорога километрах в полутора от свалки. Может, и поменьше – наверняка трудно определить. Если не упасть без чувств по дороге, то вполне реально выбраться к насыпи. Здесь перегоны не очень длинные – или на станцию выйдешь, или к переезду. А там всегда есть и дежурный, и телефон…

Минц попробовал улыбнуться. Но получилось, должно быть, очень страшно.

Потом он произнёс вслух:

– Ну, Сашок, вперёд!..

Сам себе не веря, он сделал один шаг, другой, третий. С его всё ещё сыпались сухие еловые иглы, в волосах запутались маленькие веточки, серпантин, «дождик». Саша смахнул их ладонью, потом даже осмотрел свои руки. Результат его обрадовал – похоже, карьера пианиста не пострадает.

Он шёл напролом через редкий перелесок, даже не зная, что под ним – замёрзшее болото. Странно было видеть на глубоком январском снегу следы босых ног, но почему-то это показалось экзотикой. Новый гудок рявкнул совсем рядом. Лишь бы не упасть, не поранить ногу – так, что уже невозможно будет идти!.. Сучья спрятались под снегом, и Минц один наткнулся на старый пень. Но всё же удержался, вспомнил Андрея, который вчера дал ему подсечку в Главке на лестнице. И мысленно сказал ему: «Спасибо. Учитель!»