… Ещё только начало темнеть, когда Минц приехал в Белоостров. Он стоял на платформе один, потому что таково было условие бандитов. Людям Веталя ничего не стоит пристрелить попутчика со словами: «Сказали же, никого не брать!» Так уже бывало, и потому их слова надо было воспринимать буквально.

С пустынного перрона Минц и трое людей Веталя спустились в иномарке цвета «форель». Там пленнику завязали глаза, а руки сковали наручниками. Высокий костлявый уголовник положил ключи себе в карман и коротко, сквозь зубы, свистнул. Водитель тут же рванул с места.

Ехали минут пятнадцать. Потом остановили машину и приказали выйти. Схватив Минца под локти, потащили его через калитку, во двор, потом ввели на крыльцо. Вокруг пахло свежим сосновым лесом, и под ногами громко хрустел снег. Когда сдёрнули повязку, Минц увидел просторную светлую комнату загородного дома. И у окна, сквозь которое был виден заиндевевший сад, стоял пожилой худощавый мужчина в толстом свитере и в сером, несколько старомодном пиджаке.

Чётким, как на параде, шагом мужчина приблизился к заложнику. Веталь был неотразим – выправка кадрового военного, красивое, чисто выбритое лицо, благородные руки. Прощальный солнечный луч, пробившись через изморозь на стекле, зажёг золотом тонкую оправу его очков. Перед Минцем стоял босс оружейных контрабандистов – высокий и стройный, несмотря на свои шестьдесят два года. Потомок царского генерала и владельца алмазных рудников Сибири, непревзойдённый стрелок и нежный родственник – Виталий Константинович Холодаев, он же Веталь и «Вильгельм Телль».

Несмотря на внушительное количество интимных приключений, Веталь до сих пор носил обручальное кольцо своей Вилены – на левой руке. Тем самым давал понять, что вся его теперешняя жизнь – месть за безвременную кончину жены, не говоря уже о расстрелянных предках. Ему не хватало только блестящего мундира с многочисленными орденами и нашивками. Но почему-то Саше казалось, что Веталь сейчас в форме. Только не в русской или советской, а в чёрной, в эсесовской – с черепом и костями.

Веталь загубил свою карьеру всего несколькими фразами, произнесёнными, кстати, на дружеской вечеринке. «Исходя из своего опыта, в частности, событий на Даманском, я считаю, что при нормальном руководстве страной и армией мы бы имели локальный приграничный конфликт, а не Великую Отечественную войну. И те двадцать миллионов погибших остались бы в живых. Дело не в необъявленной войне, а в идиотской, даже преступной политике. Нормальному человеку достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, насколько не равны были потенциалы противников. И надо было постараться, чтобы едва не проиграть небольшой, измученной санкциями стране, где уж никак не могло быть огромной армии. К тому же, Германия воевала на несколько фронтов, и её силы дополнительно дробились…»

О сказанном немедленно доложили, куда надо, и судьба полковника Холодаева была решена. Ему на прощание сказали, что при Сталине так просто отделаться не получилось бы. Он должен благодарить партию и государство за проявленный гуманизм. С тем и отправился в Ленинград Виталий Константинович – без пенсии, без перспектив, без шансов вновь подняться и начать новую жизнь. И долгие годы он был никому не нужен. До тех пор, пока сестра не познакомила его с мексиканскими мафиози.

… Веталь указал Минцу на стул, но расковать его не соизволил. Сам же сел напротив, ногой придвинув к себе табуретку из лакированной сосны.

– Честно говоря, я до конца не верил, Каракурт, что явишься именно ты. Впрочем, не будем терять время. Нам есть, о чём поговорить…

Саша вскинулся, впервые за последнее время услышав свою кличку. Так прозвали молодого прокурора подсудимые, которые панически его боялись. Недавнего выпускника юрфака невозможно было чем-то испугать или заинтересовать. Он жил в обеспеченной семье, имел массу возможностей благодаря высокому положению отца. А потому не нуждался в подношениях и протекциях.

Кроме того. Минц был круглым отличником и неисправимым максималистом, возжелавшим победить вселенское зло. За всё время нашёлся только один адвокат, не разбивший лоб об обвинительные доводы Каракурта. И случилось это как раз на процессе Дмитрия Стеличека. Анатолий Усвятцев, старичок с бородкой клинышком, будто пришедший в зал советского суда сквозь толщу времён, даже золотые свои часы носил не на руке, а на цепочке в кармане.

Веталь и сам не знал, что укрепил сейчас дух своей жертвы, напомнив о прозвище, которое было для Минца дороже любых наград…

* * *

С самого начала переговоров Холодаев предупредил, что ни о каком отказе от намеченных акций на транспорте речи быть не может. Выход остаётся, как и раньше, один – пропустить золото и прекратить уголовное дело. Люди в аэропорту ещё не ведают о своей трагической участи, и их судьба всецело в руках тех лиц, которые принимают решения. Упросить или запугать Веталя не получится – он уже достаточно пожил на свете и готов ко всему. Но вот позориться перед поставщиками ему совсем не хочется. Репутация для него дороже всего на свете. И ради неё можно забыть о слюнях и соплях…

– Я ещё сам не знаю, какой рейс намечу, – продолжал Веталь, покуривая сигарету через янтарный мундштук и задумчиво глядя в окно.

Несмотря на глумливый тон и показное спокойствие, он сильно нервничал. Солнце ушло, и теперь стёкла очков Веталя матово светились в полумраке. Свет хозяин почему-то не зажигал. – Я положу перед собой расписание и наугад ткну пальцем. У меня в «Пулково» много людей. Они выполнят мой приказ. А осматривать все лайнеры глупо – легче пропустить золото. Или вы людей цените дешевле?

Они встретились глазами, и Саша еле сдержался, чтобы не высказать Веталю своё мнение о происходящем. Захар умолял его не обострять отношения, не вспоминать прошлое. Ведь всё-таки Холодаев не всю жизнь был бандитом, никогда не сидел в тюрьме и в лагере. Он – советский офицер, много лет стоял на страже Родины. И потому, вероятно, сможет отказаться от своих намерений. Никакое золото не заслуживает того, чтобы из-за него гибли люди. Веталь, в сущности, сказал сейчас то же самое. Только вкладывали они с Горбовским в эти слова диаметрально противоположный смысл.

Сам Саша знал, что на Холодаева эти доводы никакого впечатления не произведут. Напротив, упоминание об армейском прошлом способно разгневать его ещё больше. Сразу вспомнит о жене, о доносе приятеля, о позорной своей нищете. Родина вот так отблагодарила своего верного сына за безупречную службу, и теперь он ничего никому не должен.

Но всё-таки нужно как-то его убедить, попросить об отсрочке – а о большем и говорить не стоит. Правда, делать это нужно так, чтобы Веталь не заметил никакого давления на себя – иначе пристрелит без разговоров. И это ещё в лучшем случае, потому что люди у него в окружении сплошь отсидевшие, и не по одному разу. А уж с прокурора-то они радостно шкуру живьём снимут…

Саша пошевелился, пытаясь хоть немного размяться. Заломленные назад руки затекли, и сидеть на жёстком стуле с узким сидением становилось всё труднее.

– Веталь, я прошу хотя бы об отсрочке. Ставь свои условия. Мне уже всё равно, какими они будут. Я специально явился сам, чтобы сбылось твоё давнее желание. Делай со мной, что хочешь, но те люди перед тобой не виноваты. А я, с твоей точки зрения, враг. И потому должен поплатиться…