– Слыхал что-нибудь об этом? – обратился старший всадник к своему молодому спутнику.

– Да вроде бы – Никита Иванович что-то сказывал. Только его сейчас на месте нет, вместе с государем в Коломну на моление отправился, – бойко ответил тот.

– Было дело, теперь припоминаю, – нахмурив брови, задумчиво промолвил ближний государю человек. – Говорил мне Одоевский о лихом казачьем атамане, который со своим полком гусарам польским бока намял, – и, снова посмотрев на Княжича, напрямую вопросил: – Уж не ты ли это?

– И я, и все другие, – кивнул Иван на остальных собратьев, – были в том бою.

– Так ты еще и скромен, как погляжу, – усмехнулся обладатель орленой кольчуги. – Что ж, для истинного воина сие свойственно. Это те, которые в обозе прохлаждались, потом всем встречным да поперечным своим геройством хвастаются, а кто резался с врагом глаза в глаза редко любит вспоминать о том, шибко страшное это занятие, по себе знаю, – откровенно признался он, подавая Ваньке руку.

– Знакомы будем. Я князь Тимофей Трубецкой, государев стольник. Тоже всю Ливонскую войну с коня не слажу, лишь в этот год из-за раны на Москве остался.

С Новосильцевым князь почему-то здороваться не стал.

– Что же мне, казаки, с вами делать? По правде говоря, не вовремя вы прибыли. Государя сейчас здесь нет, да, может, это и к лучшему. Недели не прошло, как он сына схоронил, а потому в великой скорби пребывает. Нынче лучше вообще на глаза ему не попадаться. Неплохо было б вам маленько переждать, – доверительно сказал Ивану бывалый царедворец.

– Да что вы, батюшка, зря голову ломаете. Надобно о них Бориске Годунову доложить – пускай решает, как быть. Он у нас теперь в каждой дырке гвоздь. Коли дальше так пойдет, и царь не нужен станет, всю власть зятек Малюты к рукам приберет. К тому же у него уже гостит один герой. Тот самый Михайло Мурашкин, который полк наш в речке утопил, – предложил княжеский подручный.

– Умолкни, недоумок. Взял в привычку язык при людях распускать, по родительской плетке, видать, соскучился, – осадил его Трубецкой. Вновь обращаясь к Княжичу, он не без гордости представил: – Сын мой, Митька. Тоже только месяц, как с войны вернулся, всего израненного привезли, еле оклемался, – затем, немного поразмыслив, махнул рукой: – Ладно, едем к Бориске. Он, пройдоха, лучше моего определит вас на постой.

У башенных ворот младший Трубецкой, такой же, как отец, голубоглазый, русоволосый и широкоплечий, но только шибко молодой, еще моложе Княжича, шепнул родителю:

– Батюшка, ты что, с оружием решил их в кремль пустить?

– А ты попробуй казачков разоружи. Они скорей с портками, чем со своими саблями расстанутся, – улыбнулся стольник, однако тут же строго предупредил станичников: – Вот что, братцы, если кто из вас в стенах кремлевских обнажит клинок или, не дай бог, выстрелит, то ни я, ни сам господь его не спасет. В лучшем случае без рук останется, но такое редко случается. Палачи у нас ленивые, сразу голову срубить норовят – хлопот, говорят, меньше. Ну, вот и все, езжайте. Дмитрий, проводи станичников, а ты, атаман, маленько задержись, хочу спросить тебя кой о чем.

– Сам-то не поедешь? – спросил младший Трубецкой.

– Без меня обойдетесь. Что-то нет охоты на побитую Борискину харю смотреть да на паскудную Мишкину морду.

Когда хоперцы отъехали шагов на десять, князь Тимофей с презрением изрек:

– Блудницу шляхетскую царю в подарок привезти сам додумался или Митька Новосильцев посоветовал? Что ж, государь бабенок шибко любит, а от этой просто в восторг придет, наверняка без награды не останетесь.

Яростно сверкнув очами, Иван схватился за булат и с дрожью в голосе ответил:

– Не блудница это, а князя Дмитрия жена.

– Вот даже как, – искренне изумился Трубецкой. – Стало быть, юродивому Митьке одной нашей Юльки мало, решил еще и эту несчастную на позорную муку обречь.

– О чем это вы? – не менее изумленно спросил Княжич.

– То, парень, наши с Новосильцевым дела, а тебе я вот что скажу – за сабельку-то не хватайся, здесь рубиться с тобой никто не станет, в один миг все твое воинство из пушек покрошат, – царский стольник указал на расставленные по стенам грозные крепостные орудия – А что останется от вас, на лобном месте за ноги подвесят, другим таким отчаянным в науку. Теперь о девке. Хоть она и Митькина жена, но, как вижу, и тебе не безразлична. Поэтому перекрестись, поблагодари всевышнего, что царь твою полячку не увидел, потом бери ее в охапку да беги, хоть на Дон, хоть в Литву, хоть к черту в турки, если хочешь честь и жизнь ей сохранить.

Ванька аж зарделся от смущения, ему стало очень совестно за то, что попытался поднять руку на хорошего человека.

– Извини, князь Тимофей, не знаю, как по батюшке.

– Иванович. А тебя как звать, атаман?

– Не атаман я, а всего лишь есаул, есаул Ванька Княжич.

– Ну так вот, есаул, мой последний тебе совет – ни под каким предлогом на ночевку в кремле не оставайтесь. Что угодно придумай, извернись ужом, но уноси отсюда ноги. Митьку Новосильцева не слушай. Может, он и не такая сволочь, как мне кажется, но уж шибко прост, а простота, как говорится, хуже воровства. Прощай, казак, авось, увидимся еще когда-нибудь.

Князь снова пожал Ивану руку, и они разъехались в разные стороны.

Обогнав отряд и став бок о бок с Митькой Трубецким, который вел казаков куда-то вглубь кремля, Иван услышал за своей спиной ласковый голос Новосильцева:

– Как тебе, Еленушка, красоты здешние, нравятся ай нет?

– Очень уж все величаво, не то, что у нас. Даже страх берет от столь сурового великолепия, – ответила княгиня – Хотя в Варшаве тоже есть, на что взглянуть.

На сей раз Княжич не услышал в ее голосе веселья, в нем была какая-то мечтательная грусть.

«Видать, Еленка по родине своей тоскует, – догадался он. Есаулу сделалось до боли в сердце жаль любимую – Какая она все-таки несчастная. Там над нею измывались гады всякие, – Ванька даже вздрогнул, припомнив рассказ Елены об ее изнасиловании, – и здесь к тому же дело идет. А все дурь моя да князя Дмитрия. Нет, на этот раз, если с нею что подобное случится, то только после моей смерти», – твердо решил Иван.

13

– Чего такой печальный, атаман? Того гляди, слезу на гриву конскую уронишь. Лучше глянь по сторонам, ты ж не абы где, а в государевой обители находишься, – прервал безрадостные размышления Княжича младший Трубецкой.

– Ну слез-то от меня вы вряд ли дождетесь, – огрызнулся Ванька, но все же поднял голову и застыл в оцепенении. Погруженный в свои думы, он не заметил, как отряд вышел на Соборную площадь. Теперь казаки находились в самом сердце православной державы.

«До чего ж все перепутано в этом мире. Мне б сейчас сойти с коня, преклонить колени да бить поклоны на все четыре стороны. Вона по какому храму божьему с каждой из них стоит. А у меня все помыслы о том, как злыдней одолеть, которые свое гнездо гадючье среди святынь этих свили. Один царь чего стоит. Родного сына убил и на моление отправился. Одной рукой знамение крестное кладет, а другой кровищу льет без разбора – и грешную, и праведную. Как же жить простому человеку на русской земле, богом избранной и проклятой одновременно», – мысленно посетовал Княжич.