послания нашим друзьям, которые в Хорасане, просим об их содействии, чтобы отправиться в Хорасан, народ мы семейный, в тяжелом положении и оставляем по необходимости свою родину. А теперь приказ за владыкой“. Услышав эту речь, Фахр ад-даулэ обратился к Сахибу, спросил: „Как ты смотришь на это? и что нам следует сделать с ними?“ Сахиб ответил: „Царь дал им пощаду. А они люди пера, известные, хорошего происхождения, некоторых я знаю, так как они имеют до меня касательство. Предоставь их мне, чтобы было сделано то, что необходимо сделать в отношении их. Завтра царь узнает о них“. Он приказал хаджибу: „Отведи их во дворец Сахиба и отдай ему“. Хаджиб взял их, отвел во дворец Сахиба и вернулся. Они же потеряли всякую надежду на сохранение жизни. Пришел Сахиб во дворец, призвал их, оглядел; через некоторое время появился фарраш, взял их и усадил в очень красивых покоях, украшенных и разубранных. Через некоторое время пришли виночерпии, принесли джулаб, выпили, принесли стол, поели пищи, вымыли руки, появилось вино, пришли музыканты, начали играть на струнах, принялись выпивать. Кроме фарраша никого не допустили в то помещение; никто не знал, какова их судьба. Весь город, мужчины и женщины, горевали о них, дети и родственники плакали. Прошло три-четыре дня, от Сахиба прибыл некий хаджиб со словами: „Сахиб говорит: моему дому не приличествует быть тюрьмой. Эти сутки — вы мои гости. Будьте спокойны, живите весело. Завтра, когда Сахиб вернется из дивана, он устроит ваше дело“. Затем хаджиб приказал привести портного, выкроил двадцать джуббэ из диба, устроил двадцать тюрбанов из ткани касаб, приказал привести двадцать лошадей с седлами и сбруей. Когда на другой день солнце показалось из-за гор, все было устроено. Затем Сахиб позвал всех к себе, каждого одел в джуббэ и тюрбан, дал лошадь и снаряжение, назначил службу, некоторым он приказал пособие и, одаривши всех, в довольстве отослал по домам. На другой день все, устроенные и убранные, явились для приветствия к Сахибу. Сахиб |148| сказал: „Теперь не пишите письма султану Махмуду, не желайте несчастья нашему царству, не плачьтесь, не жалобьтесь“. Когда Сахиб пришел к Фахр ад-даулэ, тот спросил: „Что ты сделал с теми людьми?“ Ответил: „О, царь! всем я дал лошадь, снаряжение, джуббэ и чалму; у всякого, кто в этом диване имел две службы, одну отнял и дал им, так что всех отпустил по домам с должностью. Все они творят благодарственные молитвы“. Это понравилось Фахр ад-даулэ, он одобрил и сказал: „Если сделать иначе, было бы неподобающе. О, если то, что ты сделал в этом году, ты бы сделал два года тому назад! они не склонялись бы к нашим врагам!“

Впредь не следует приказывать одному человеку двух должностей, но каждому человеку одну должность, тогда все мутасаррифы будут обладать должностями и все должности будут в прекрасном состоянии. Опять-таки, когда прикажешь две должности одному человеку, уменьшится удовлетворение у мутасаррифов, соседние владетели будут говорить, что у них, мол, в городе не осталось мужей. Разве ты не знаешь, что великие люди сказали: „Каждой должности — человек; у каждого человека—дело“. В государстве существуют большие, мелкие, средние должности; каждому амилю и мутасаррифу следует приказывать службу по размеру его одаренности, достоинства и средств. Если он обладает одной службой и хочет еще, не соглашайся, не давай позволения, чтобы этот чуждый обычай не вошел в употребление. Когда все мутасаррифы являются при деле, государство — процветает, украшается амилями. Главою всех амилей и мутасаррифов, которые при деле, является вазир. Когда вазир вероломен, обидчик, все амили уподобляются ему, даже хуже. Если амил хорошо сведущ в тасарруфе,[313] опытен в налоговом деле так, что не имеет подобного, и вместе с тем является плоховером, как-то; иудеем, христианином, гябром, создающим несчастья мусульман под предлогом выполнения должности, отчетности, оказывающим им пренебрежение, когда мусульмане стонут и жалуются на этого плоховера, надо его сместить, не следует дозволять заниматься ему тем делом, если даже его заступники будут говорить, что во всем мире нет равного ему дабира и мухтасиба и что, если он будет отстранен, никто не может исполнять эту службу, — этих речей не следует слушать, говорят ложь. Такого амиля следует сменить на другого, как это сделал повелитель правоверных Омар, — будь доволен им господь!

Рассказ. Так было, что во времена Саада сына Ваккаса,[314] милость божья над ним! был в багдадском Саваде, Басите, Анбаре, Хузистане |149| и Басре один амил-иудей. Как-то люди тех округов написали прошение повелителю правоверных Омару, — будь доволен им господь! — пожаловались на этого амиля-иудея и сказали: „Он угнетает нас под предлогом выполнения должности, оказывает по отношению к нам презрение и пренебрежение. Наше терпение дошло до крайности. Разве невозможно назначить над нами какого-нибудь мусульманина, который в силу единоверия не поступал бы беззаконно, не причинял бы тягостей. Если бы даже он поступал в противность этому, то все же нам приятнее претерпевать невзгоды и презрение от мусульманина, нежели от иудея“. Когда повелитель правоверных прочел это заявление, он сказал: „Пусть иудей живет на земле в мире, но также пусть он не пытается верховенствовать над мусульманами и причинять тягости“. Сейчас же он приказал написать послание Сааду сыну Ваккаса: „Отреши от должности того иудея и прикажи должность какому-нибудь мусульманину. Когда Саад сын Ваккаса прочел послание, тотчас назначил всадника, чтобы он доставил в Куфу того иудея, где бы он ни находился. Он отправил во все стороны других всадников, чтобы они привели из Аджама в Куфу амилей-мусульман. Когда привели иудея и появились те амили, то он не нашел ни среди арабов, ни среди амилей-мусульман не-арабов, ни одного, кто бы умел исполнять должность и кто обладал бы такими же достоинствами, какими обладал тот иудей. Никто так не знал дела: получать деньги, распоряжаться обрабатыванием и возделыванием, распознавать людей, понимать „прибыль“ и „остаток“. Саад сын Ваккаса оказался в затруднительном положении и решил оставить иудея на должности. А повелителю правоверных написал послание: „Я призвал иудея; из арабов же никого не было, кто бы знал налоговое дело[315] и тасарруф, как этот человек — иудей. По необходимости оставил его на деле, дабы не произошло в делах какого-либо вреда“. Когда послание дошло до повелителя правоверных, он прочел, возмутился и сказал: „Всего удивительнее то, что моей воле они противопоставляют свою волю и против моего благоусмотрения ищут благо“. Он взял калем и написал на послании: „Иудей — умер“ и это