Сказать этому полицейскому о том, как он в последний раз ходил стрелять в сад? Было уже темновато. Он увидел какое-то движение и поднял ружье.

Поймал зайца в перекрестье прицела. Зверек сидел на одной из этих странных скульптур – белом как снег лестничном марше на склоне холма, врезавшемся в траву с большой высоты.

Заяц был великолепный. Громадный. Старый. Серый. Пока Альфонс смотрел на него в оптический прицел, заяц медленно поднялся на задние ноги. Высокий. Настороженный. Почуявший что-то.

Глядя на него через оптику прицела, Альфонс нажал спусковой крючок.

Но ничего не произошло. Осечка.

Альфонс выругался, открыл патронник и заменил патрон, полагая, что заяц давно уже убежал.

Но тот оставался на прежнем месте. Словно скульптура. Словно часть сада. Старый серый камень. Одновременно живой и безжизненный.

Альфонс поднял ружье, полагая, что в его власти решать, живой заяц или нет.

– Первое воскресенье мая? – прочитала Рейн-Мари на сайте. – Но к тому времени Питер уже вернулся в Канаду. Вероятно, он сделал зарисовку в начале зимы.

– Это означает, что он нарушил право собственности, – сказала Клара.

Она пыталась говорить беззаботным тоном. Простая констатация факта. Но на самом деле это было нечто большее. Для нее.

Человек, которого она знала, подчинялся правилам. Господи, да он даже рецептам следовал скрупулезно. Он читал инструкции, вовремя оплачивал счета, два раза в год ходил к дантисту на чистку зубов. Он делал все то, что ему говорили и чему его научили. Вторжение на чужую землю было вовсе не в его характере.

Но Питер изменился. Он перестал быть тем человеком, которого она знала.

Она отослала его из дома в надежде, что он изменится. Однако, получив свидетельства того, что он и в самом деле изменился, она вдруг испытала страх. Испугалась, что он не только изменился, но и сменил курс. Уплывает от нее.

Чтобы скрыть свое расстройство, она вернулась к изучению сайта. Поначалу она просто смотрела на экран, надеясь, что никто не заметит ее переживаний, но несколько секунд спустя изображения на фотографиях завладели ее вниманием. Ничего подобного она прежде не видела.

Создатели сада хотели понять законы природы, тайны Вселенной и выяснить, что происходит, когда эти две вещи пересекаются.

Сталкиваются.

Похоже ли это на взрыв атомной бомбы, уничтожающий все живое? Или на двойную спираль, создающую жизнь?

Сад не давал ответов – только ставил вопросы. Наводил на размышления.

Тот Питер, которого знала Клара, предпочитал определенность. Но он улетел в другую часть света, в такое место, где насаждались вопросы. И где они росли. Где процветала неопределенность.

Клара почувствовала небольшое облегчение. Она и сама хотела бы посетить подобное место. Прежний Питер посмеялся бы над этим. Возможно, он отправился бы вместе с ней, но неохотно и с нескрываемым ехидством.

А вот новый Питер отправился в «Сад космических размышлений» по собственной воле, без всякого принуждения.

Возможно, возможно, он сменил курс, но не в противоположную от нее сторону. Он приближался к ней. Если не физически, то во всех остальных смыслах.

– Хм, – произнесла Рейн-Мари, читая. – Это сад, но не в общепринятом смысле. Это смесь физики и природы, – сказала она, оторвавшись от монитора. – Что-то вроде перекрестка.

Питер установил мольберт на этом перекрестке и стал творить.

Кларе так хотелось поговорить с ним. Узнать, что же он нашел. Услышать из его уст, что он чувствует. Он наконец завернул за угол. Начал двигаться к ней. А потом исчез с лица земли.

– Сад стал настоящей приманкой, – сказал Альфонс. – Люди приезжают из самых разных мест, чтобы его увидеть. Кто-то называет его мистическим.

Он произнес это с иронией, но запудрить мозги констеблю Стюарту у него не получилось. Тот слышал слова поварихи. Предостережение. Никому не рассказывать его пьяную историю.

– Что случилось с вами в саду, Альфонс?

Клара вернулась к картинам Питера. Не к той, что с шахматным рисунком, а к двум другим.

Она не могла знать наверняка, но подозревала, что и эти две Питер написал в «Саду космических размышлений». Палитра была та же самая, и накал – тоже.

На этих двух картинах был такой же взрыв красок. Почти безумная дисгармония. Невероятное, непривлекательное сочетание цветов. Казалось, Питер писал их с неистовством, отчаянно пытаясь ухватить что-то ускользающее, запечатлеть его.

– Его мозг словно взорвался на этой картине, – сказал Жан Ги, стоявший рядом с Гамашем.

Что же видел Питер в «Саду космических размышлений»? Что он там чувствовал?

Альфонс повернулся и посмотрел на распашную дверь в кухню, потом поставил локти на стол и понизил голос:

– Это строго между нами, понятно?

Констебль Стюарт кивнул, зная, что солгал.

– Случилось это прошлой осенью. Как-то ранним вечером я отправился туда пострелять зайцев…

И Альфонс выложил всю историю.

Рассказав о первой неудачной попытке убить зайца, он немного помолчал.

– Понимаете, я делал это много раз в жизни. Начал еще мальчишкой.

– А прежде вы ходили в тот сад? – спросил Стюарт.

Альфонс кивнул:

– Поубивал там множество зайцев. Но такого никогда не видел.

– Чем же он отличался от других?

Альфонс внимательно посмотрел на констебля. Он больше не казался официантом в придорожной столовке. Его лицо отделяли от лица констебля несколько дюймов, и он выглядел древним стариком. Но не дряхлым. Он походил на моряка, который всю жизнь стоял лицом к ветру. Прокладывал курс. Искал новые земли.

Пока не увидел то, что искал. Берег.

– Рассказать? – спросил он.

И констебль Стюарт снова спросил себя: а хочет ли он услышать это?

Он кивнул.

– Я смотрел, как он стоял на задних лапах, этот заяц. Стоял торчком. Громадный такой заяц, серый. Он не шевелился. Даже когда я снова поднял ружье. Он просто стоял там. Я видел его грудь. Видел, как он дышит. Видел, как бьется его сердце. А потом я заметил что-то позади него.

– Движение? Хозяина?

– Нет. Не человека. Еще одного зайца. Почти такого же здоровенного. И он тоже стоял. Я был так заворожен первым, что не заметил других.

– Других?

– Их было, наверно, штук двадцать. И все стояли на задних лапах. Как столбики. В идеальном круге. И не шевелились.

Констебль Стюарт весь подобрался и замер. Старик вперился в него пристальным взглядом: