Но он не успел еще ответить, как из сада послышался голос, в котором король тотчас узнал голос Агнессы Меранской.

– Королева здесь? Это Агнесса!

Его чело мгновенно просияло: улыбка счастья мелькнула на его губах, и он с живостью бросился к калитке, но вдруг остановился.

– Что это? Голос мужчины? С кем это она разговаривает, Герен, не знаком ли вам этот голос?

– Кажется, государь, – отвечал министр, глубоко встревоженный мыслью, что эта случайность способна подтвердить подозрение, возбужденное анонимным письмом. – Кажется, это голос графа д’Оверня.

– Вам так кажется? – воскликнул король, вспыхнув и гневно сверкая глазами. – Какая ей необходимость разговаривать с графом д’Овернем? Чего вы смущаетесь, зачем колебаться вам, который всегда бесстрашно говорит правду? Что это значит? Клянусь небом, я это выясню!

Вынув из кармана ключ, он быстро подошел к калитке.

В эту минуту голоса приблизились, слова доходили так ясно, искушение было непреодолимо. Филипп остановился и прислушался.

Агнесса говорила с необыкновенным воодушевлением.

– Довольно, граф, не настаивайте более. Все, что вы могли бы еще сказать мне, будет бесполезно. Не причины честолюбия или тщеславия и даже не любовь удерживают меня здесь, при короле, а долг. Я поклялась перед алтарем в церкви, что никогда не оставлю мужа, и сдержу мою клятву.

Слова эти взбесили Филиппа Августа, которому в приступе гнева и подозрительности было не до того, чтобы докапываться до настоящего смысла этих слов.

– А, она не любит меня! – воскликнул он с такою яростью, что Герен содрогнулся. – Она не любит меня, а я всем жертвовал для нее! Она не любит меня и понимает только холодную добродетель! И это ему она делает признание, ему, который обожает ее, любовь которого, быть может, она сама разделяет в глубине души! Слышал ли ты, Герен? Не любовь привязывает ее ко мне! Нет, не любовь, а долг! А я, безумец, готов был для нее жертвовать короной, жизнью, честью! Но я отомщу за себя. Убью его собственной рукой, убью гнусного злодея, лишившего меня ее любви! Его окровавленный труп буду попирать ногами!

Бледный, дрожащий от ярости Филипп сделал шаг вперед.

Но Герен бросился за ним и, с силой обхватив обеими руками, удержал его.

– Кто-то идет, – продолжала Агнесса. – Уйдите, граф д’Овернь, и, если питаете хоть какую-то привязанность ко мне, никогда не повторяйте ваших слов… Идут, оставьте меня!

– Пусти меня! – воскликнул Филипп, стараясь вырваться из рук Герена. – Ты сам злодей! Ты знал это и ничего мне не сказал! Ты продал честь твоего государя! Пусти меня, изменник, или, клянусь небом, я и тебя убью!

Вне себя от бешенства Филипп выхватил кинжал и поднял его на министра.

– Убейте, государь, – сказал Герен бесстрашно и не двинувшись с места, – я ваш слуга, кровь моя вам принадлежит, вы вольны пролить ее. Убейте! Ваш кинжал не может нанести такого жестокого удара моему сердцу, каким поразили меня ваши слова! Но пока я жив, вы всегда увидите меня между вами и вашим позором. Да, государь, позор падет на вас, если вы убьете человека, которого, виновен он или нет, вы сами пригласили под свою кровлю!

– Пусти же меня, Герен, – сказал Филипп голосом более спокойным, хотя рука его все еще дрожала и взор сверкал, – пусти меня, я теперь спокоен.

– Государь, еще раз прошу вас, успокойтесь и одумайтесь!

Но Филипп внезапно отстранил его и, пройдя через мост, отворил калитку и вошел в сад.

Герен стоял неподвижно, в нерешимости. Но, заметив, что Филипп забыл запереть калитку, сам вступил в сад, быстрыми шагами направляясь в замок, горя твердою решимостью выдержать гнев короля, но не допустить его до преступления, за которое совесть вечно будет его угрызать.

Между тем Филипп Август спешил вперед с кинжалом в руке и, пройдя несколько безлюдных аллей, вышел наконец к лужайке у крыльца одного из флигелей дворца.

Неподалеку от крыльца Филипп увидал Агнессу, прохаживавшуюся с двумя дамами.

Вместо того чтобы подойти к ней, Филипп бросился в боковую аллею и, никем не замеченный, вступил в оружейную залу, где обыкновенно находились его телохранители и караул.

Тут он вложил кинжал в ножны. Удивленные неожиданностью, солдаты поспешно поднялись.

– Не видели ли вы графа д’Оверня? – спросил король грозным, хотя и сдержанным голосом.

– Он только что прошел с пажом, который отыскивал его целый час, – отвечал начальник караула.

– Найти его и немедленно привести ко мне, – сказал король властно. – Мне надо видеть его.

Караульные разошлись. Филипп, оставшись один, быстрыми шагами прохаживался по зале, терзаемый нетерпением и яростью, от которых содрогалось все его существо.

Через несколько минут к нему подошел Герен. Филипп не удостоил его даже взглядом, но министр встал перед ним, почтительно преграждая дорогу.

– Оставь меня, Герен, – сказал король с нетерпением. – После я выслушаю тебя, если тебе этого хочется. Теперь не могу.

– Даже подвергаясь опасности прогневить вас, государь, – возразил Герен, – я требую привилегии старых слуг – говорить то, что неприятно их господину.

Филипп не отвечал, но остановился и прямо смотрел в лицо своему министру.

– Вы оскорбили меня, государь, оскорбили жестоко, поэтому дали мне важное преимущество: право простить моего короля. Да, государь, я прощаю вам мысль, что человек, верно служивший вам в течение двадцати лет, что министр, твердо укрепивший в ваших руках так долго колебавшийся скипетр, мог продать вашу честь, мог узнать, что вас оскорбляют, и не объяснить вам этого! Я не стану оправдываться. Но мой долг представить вам отчет, почему в первую минуту я не решился вам отвечать. Когда вы пришли, я уже знал, что граф д’Овернь находится в саду с королевой.

Филипп горько улыбнулся, но молчал. Герен продолжал:

– Но я был и остаюсь в полной уверенности, что привязанность графа д’Оверня к королеве есть самое честное чувство.

– Ах, жалкий наивный человек, – сказал Филипп с горькой иронией. – И ты действительно в это веришь?

– Смейтесь надо мной сколько хотите, но выслушайте меня, государь. Граф д’Овернь – друг герцога Истрийского, сын которого был его товарищем в военных подвигах, совершенных в Палестине. Я почти уверен, что герцог, встревоженный вашим сопротивлением воле святейшего отца, дал поручение графу передать королеве его советы в том же духе, как он сам недавно писал вам.

Король задумался.

– Может быть, ты и прав, Герен, хоть и верится с трудом, – сказал он, несколько успокоенный. – Но теперь я понимаю твой образ действий. Я оскорбил тебя жестоко и сознаю свою вину. Ну, старый друг, ты должен простить меня – я так жестоко страдаю! Страдание делает человека несправедливым.