Но, твердо решившись вынести испытание с мужеством, она и в эту страшную минуту не ослабела; бросившись перед королем на колени, она схватила его за обе руки.

– Государь, – проговорила она, не поднимая на него глаз из боязни, что при одном его взгляде поколеблется вся ее решимость. – Настала минута, когда я должна обратиться к вам с просьбой, в которой вы, верно, не откажете мне. Ваше спокойствие, польза вашего государства, мир церкви – все требует, чтобы вы отказались от женщины, счастье которой было куплено слишком дорогой ценой, ценой стольких страданий и общих бедствий. Филипп, мы должны разлучиться! Пока я верила твоей непоколебимой решимости не разлучаться со мной, до тех пор я с ужасом отвергала даже мысль об этой разлуке. Но теперь, когда я вижу, что ты считаешь ее неизбежной, я сама не хочу быть помехой в твоей жизни… Государь, одного требую я от вас: отправьте меня к отцу в Истрию, но прикажите проводить меня со всеми почестями, принадлежащими по праву той женщине, которая была вашей женой… И еще прошу вас, государь, вспоминайте иногда о той, которая так нежно любила вас!

Агнесса не изнемогла в своей решимости. Безутешная, но спокойная и самоотверженная, она произносила свою последнюю просьбу так спокойно, что если бы не легкое дрожание голоса, ничто не обличило бы ее тоски, ее страданий.

Филипп застыл как громом пораженный. В первую минуту он был до того удивлен ее словами, что не верил своим ушам, и, побледнев, сидел в каком-то оцепенении. Он думал, что его подозрения, выходит, справедливы! Значит, Агнесса не любила его, раз сама заговорила о разлуке. Так это точно долг удерживал ее при нем, и этот долг был для нее тяжелым бременем, потому что она воспользовалась первым предлогом, чтобы сбросить его! Скорбь, которая охватила сердце Филиппа, была так велика, что разом укротила его ярость.

Когда Агнесса закончила говорить, он собирался ответить, но не находил слов и, встав с места, сделал несколько шагов с видом помешанного, потом вдруг повернулся к ней.

– О, Агнесса! – вырвался у него крик души.

Страшась поддаться волнению, он выбежал из комнаты.

Неподалеку оттуда он встретил Герена, поджидавшего его.

Не давая отчета в своих действиях, Филипп схватил его одной рукой, другой же указал на спальню королевы.

– Боже мой! Что вы сделали? – воскликнул с ужасом министр.

– О, Герен, она не любит меня! Она меня хочет покинуть! Меня! А я с радостью отдал бы за нее жизнь! Я для нее поверг в отчаяние всю страну! Да будут прокляты мое безумие и легковерие!

Он с яростью топнул ногой.

– Государь, ради самого Бога, заклинаю вас, не произносите таких слов! – умолял Герен, стараясь успокоить его. – Вспомните, что каким бы вы ни были могущественным королем, на небесах есть другой властелин, могущественнее вас! В эту минуту он, может быть, карает вас за непокорность его святой воле!

– Молчите и поберегите свои проповеди для тех, кто вас попросит! И как вы можете говорить мне о небе, когда у меня ад в душе?

Король в ярости, доходившей до бешенства, колотил себя в грудь.

– О, Герен, Герен! – вдруг воскликнул он с отчаянием. – Она хочет расстаться со мною! Она сама просила меня об этом.

– По крайней мере, обратите на пользу вашего государства скорбь, которую посылает вам Господь, и это послужит вам великим утешением в печали.

– Она не любит меня! Даже этого утешения не имею я в печальном одиночестве, покинутый ею!

– У вас будет то утешение, что вы возвратите мир и благоденствие вашему государству, а это немалая отрада! Если сама королева желает разлучиться с вами, если она сама заставляет вас уступить власти церкви, то не старайтесь удержать ее. Государь, заклинаю вас, отпустите ее! Сам Господь изрек волю свою устами королевы! Противиться ей значило бы идти наперекор всемогущему Творцу. Только глубокое сознание греховности противодействия Его святой воле могло внушить ей ту просьбу, с которой она обратилась к вам.

– Вы так думаете, Герен? – спросил король с живостью. – Но нет! Нет, никогда она не решилась бы на разлуку, если бы любила меня!

– Ее любовь к вам, государь, должна была покориться воле божественной, но не уменьшилась от этого. Нет, государь, королева доказала этим, как искренне и безгранично любит вас. Последуйте ее примеру, хотя бы ради того, чтобы через некоторое время снова испытать день счастья, утраченного только на время. Известно вам, государь, что римский двор даже не позволил обсуждать вопрос о вашем первом разводе до тех пор, пока вы не выкажете покорности воле папы разлучиться с королевой, и только после этого святейший отец обещал рассмотреть это дело и без всякого сомнения решить его в том же смысле, что и прелаты французские. Тогда, сбросив все оковы, вы будете иметь полное право опять призвать королеву.

– Да какая мне в том польза, когда я лишился ее любви?

– Вы не лишились ее, государь, потому что королева желает оставить вас, только покоряясь воле церкви. Напротив, любовь ее будет еще пламеннее, еще искреннее, когда над ней воссияет благословение папы.

– Папы?! – воскликнул Филипп, увлекаемый новым порывом бешенства при этом враждебном имени. – Да будут для него камнем преткновения гордость и честолюбие! Да будут… Что вы хотели сказать?

– Ничего, государь, кроме того, что есть одно средство получить его благословение на ваш союз с королевой – это на некоторое время разлучиться с нею. Вы не должны колебаться, если она сама выразила согласие. Ваш народ требует, заклинает вас о том. О, государь, сжальтесь над ним! Ваша честь требует того: бароны открыто восстают против вас, и пока народ будет примыкать к ним по причине общей кары, вы не в состоянии их наказать.

– Их наказать! – повторил Филипп.

Долго расхаживал он в раздумье и, обратившись вдруг к Герену, сказал:

– Хорошо! Пускай будет по-твоему! Интердикт будет снят. Но я всех их уничтожу одного за другим! Я наложу на них такое тяжелое иго, что никто никогда не будет иметь силы восстать: тогда я стану настоящим королем Франции. И тогда, только тогда я смогу простить этому высокомерному папе, когда он возвратит мне Агнессу. Но если он осмелится и тогда оспаривать, горе ему! Пусть он заставит меня забыть, что я могу разбить его тиару за то, что он заставил мою волю покориться перед ним. Но я не хочу внушить ему мысль, что я игрушка в его руках, над которой он может шутить безнаказанно. Уверен ли ты, Герен, что он подтвердит приговор французских епископов, если я теперь покорюсь его требованию?

– Надеюсь, государь, – отвечал министр и, спеша сделать решение короля окончательным, продолжал:

– Могу ли я доложить королеве, что вы согласны на ее отъезд?

– Погоди, Герен, погоди немного!

Взволнованный, измученный борьбой, Филипп все еще ходил туда-сюда, когда в коридоре послышался шум. Король взглянул и увидел у двери караульного сержанта.

– Нашли ли графа д’Оверня? – спросил король поспешно.