Виталик приехал к нам на отреставрированном «скайлайне». Мы мало разбираемся в машинах, но Виталик сказал, что этой машине цены нет, что такие машины не доживают до старости, потому что им гораздо прикольнее разбиться, чем заржаветь, а тут вдруг смотрите-ка, а? И что «скайлайн» сам к нему пришел, когда он скучал в кабине почтового грузовика, ожидая, пока Лилия Сергеевна закончит оформлять приемку почты. Черный «скайлайн» пришел к Виталику и попросил сгонять в Японию за стойками, которых здесь уже не найти. В том фрагменте мировой композиции, где наш приятель Виталик трое суток не мыл подмышек, но так и не начал вонять, нас смущал только один момент: в его паспорте были проставлены печати о пересечении границ в соответствии с теми датами, о которых он нам и говорил. И вместе с тем он отсутствовал в кабине почтового грузовика не более получаса.

– Я, когда из Токио прилетел, то сразу на аэроэкспресс до Угольной, там на маршрутку пересел, а стойки же с собой, четыре штуки, надо было такси, но что-то ума не хватило после всего. А в Овчарово когда приехал, вышел из маршрутки, за угол захожу – а эти дуры тяжелые, упаковку всю прорвали уже, ветер к тому же, смотрю: наш грузовик возле почты, а «скайлайна», конечно, нет. Ну и понятно, что уже не «наш» грузовик – меня-то, поди, за прогулы поперли, но я решил, что стойки в грузовик положу, а сам сейчас позвоню кому-нибудь, чтоб приехали меня забрали. Сижу с краешку, на пальцы дышу, тут Сергеевна такая: «Виталик, вы бы свои запчасти куда-нибудь сдвинули». А потом: «Виталик, что с вами? Мы едем или нет?»

– Виталь, а как ты «скайлайн» нашел потом, если его там не было?

– А по объявлению. Написал: «Куплю «Ниссан-Скайлайн» черного цвета без правой задней стойки». Ну мне и позвонили.

– А кто, бабка или дед?

Виталик посмотрел на нас немного настороженно.

– Внучка. Дед умер в прошлом году, а бабка вообще десять лет назад.

– А внучка?

На самом деле, мы не задали этот вопрос. Ни к чему было.

– Виталь, а Виталь? А расскажи, как ты в Японии стойки искал? Там же без местных черт ногу сломит, как ты разборку нужную нашел?

– А я и не искал. Мне их в гостиницу привезли. Я ночью почти прилетел, аэропорт у них закрывается, я в интернете посмотрел, где гостиница недорого, чтоб не в самом центре. Поехал, приехал, заселяюсь, а мне бланк дают. Заполнить, мол. А там «пурпоз ов зэ визит». Как в аэропорту! Ну, я взял и написал, что стойки к «Ниссану-Скайлайну» 1976 года выпуска. А через час мне их привезли. Вот и все.

И действительно, все. Это была наша последняя встреча с Виталиком, чей «скайлайн» буквально через неделю после этого вылетел с трассы на одном отроге Сихотэ-Алиня и пересек полнеба, прежде чем рухнуть в ущелье и перегородить какой-то безымянный ручей глубиной сантиметров пятнадцать.

Труп водителя в искореженной машине – да и вообще нигде – обнаружен не был.

Том очень не любил ночевать в кустах. Иначе говоря: он не любил спать там, где его заставал нетрезвый час, совпадавший с темным временем суток. Это было сродни idée fixe – в любом состоянии добираться домой и проводить ночь в собственной постели. Хорошее, ценное правило. Особенно если учесть, что зима не являлась для Тома причиной сохранять трезвость; именно из соображений безопасности Том перемещал зимнее пьянство на первую половину дня (это во-первых) и ближе к дому (во-вторых). Теперь же было лето, практически никакого риска. В ту ночь Том был так пьян, что дорога домой стала для него чем-то вроде покорения Эвереста. Ему действительно казалось, что иногда она почти вертикальная: тогда он опускался на четвереньки и полз по ней вверх – цепляясь правой рукой за бордюр, подтягивая туловище, словно бордюр являлся перилами. Том был крепким мужчиной, способным преодолеть любое внезапное бездорожье, он даже был сильнее, чем пятнадцать лет назад, – и делался сильнее год от года: почти ежедневное устремление к дому тренировало его, не позволяло хиреть мышцам. Но в этот раз дело шло трудно. Крутой подъем был еще не всей бедой; главная беда началась, когда Том наконец вскарабкался на площадь перед Домом культуры. Объемные тени от фонарей и деревьев лежали на растресканном асфальте торжественно и грозно. Увидев плато, заваленное буреломом, Том даже заплакал от отчаяния. Повиснув на бордюре и вытирая слезы свободной левой рукой, Том прислушивался к внутреннему голосу: пропадать? не пропадать? Голос молчал. В конце концов, Том решил взять ответственность на себя и нырнул в схватку с древесными богами, чтобы, если повезет, вынырнуть победителем на противоположной стороне.

Матерясь – то громко, то неразборчиво, – он начал перелезать через тени.

Из всех раздражающих факторов, присущих, с его точки зрения, любой деревне, больше всего Захарова бесило, что в Южнорусском Овчарове явно существовали собственные правила решения деловых проблем. Из каких пунктов эти правила состоят, что за шифр оберегает их от непосвященного человека, где хранится и как звучит то волшебное слово, что способно прорвать атмосферу взаимного непонимания, – сперва у Захарова было очень много вопросов, а к концу недели остался лишь один: что они делают со временем?

Захаров сходил с ума. Он чувствовал, как увязает в Овчарове, будучи не в состоянии сдвинуть заурядное, в сущности, дело с мертвой точки. Он приехал сюда искать подземные минеральные источники, а все, что ему удалось свершить за семь дней, – это заправить машину на местной бензоколонке и поселиться в бывшем доме колхозника, сделавшем головокружительную карьеру: на дверях старинного, длинного, как пакгауз, пристанища висела табличка с надписью «Hotel». Но поселился он здесь в первые пятнадцать минут пребывания в деревне, а после этого не произошло ничего. Не был решен ни один вопрос из того списка, с которым он сюда прибыл. И кому только скажи, почему так случилось, – не поверят. Захаров и сам понял причину своего надвигающегося сумасшествия, лишь когда оно угрожающе приблизилось, наклонилось над ним и заглянуло в глаза, то ли холодно, то ли ласково. В какой-то момент ему стало казаться, что местные жители обитают в ином, недоступном ему временном континууме. Они назначали встречу и не являлись на нее, они звонили по его объявлению, радостно соглашались с богатыми условиями и больше не перезванивали. Такого не случалось ни в одной местности из тех, где Захарову доводилось работать прежде.

В представлении Захарова местный континуум начинал выглядеть тяжелым верблюжьим одеялом, накрывающим деревню: население либо застревало в его складках, либо проваливалось в конверт пододеяльника, пропадая там навсегда. Захаров стал подозревать, что координатами времени здесь являются не цифры, а что-то совершенно другое, очевидное каждому школьнику или забулдыге, но недоступное чужаку. Или, что еще хуже, все сговорились дразнить и разыгрывать его. И делали это так артистично, с такими искренними лицами, с такими доброжелательными улыбками, что ожидать от этих людей можно было чего угодно.