– И, боюсь, это дневной свет.

– Что значит «дневной свет»? На улице кромешная тьма.

– Это дневной свет, поверьте мне. Думаю, вы должны запереть этот чердак. А мне нужно переговорить с каноником Эруэйкером.

– Должно быть, вы ошибаетесь. Откуда там взяться дневному свету? Для начала, на чердаке нет окон, кроме люка в крыше, да и тот закрыт.

Я начал подниматься по лестнице на чердак, но Деннис Пикеринг схватил меня за рукав и едва не закричал мне:

– Нет! Нельзя!

– Мистер Пикеринг, ради бога! Там не может быть дневного света.

– Это дневной свет, дневной свет, – повторял он, все сильнее выкручивая мне рукав. – Это дьявольские проделки, поверьте мне. Не ходите туда ни в коем случае.

– Простите, но я пойду.

– Дэвид! – вмешалась Лиз. – Дэвид, не ходи.

Такого выражения лица я у нее никогда еще не видел. Это было очень странное выражением – ласковое и строгое одновременно. И говорила она тоже необычным тоном – так, будто имела четкое представление о том, что так напугало Денниса Пикеринга. Будто она знала, почему кажется, что чердак залит дневным светом.

Я осторожно оттолкнул от себя Пикеринга.

– Простите, – повторил я, – но я должен идти. Я не смогу ничего сделать в Фортифут-хаусе, пока не разберусь с этой дурацкой «светомузыкой» раз и навсегда.

– Тогда мне придется пойти с вами, – настойчиво произнес викарий, хотя он тяжело дышал, ноздри у него трепетали, а руки дрожали.

– Не нужно идти, если боитесь, – сказал я.

– Это моя обязанность как пастора. И мой человеческий долг.

– Но вы же не думаете, что это проделки дьявола?

– Называйте это как хотите. Но оно там. Такое же реальное, как ваш нос. Разве вы не ощущаете в воздухе зло? Это сама сущность зла!

Я принюхался:

– Я чувствую запах серы, чего-то горелого и больше ничего.

– Сущность зла, – кивнул Пикеринг. – Смрад ада.

– Простите, – повторил я, – но я все равно пойду.

Лиз бросила на меня жесткий, презрительный взгляд. Хотя шел я, главным образом, из-за нее. Если я не избавлю Фортифут-хаус от звуков и огней, то вряд ли удержу ее. А после нашего разговора, перед тем как мы обнаружили Дорис Кембл, я осознал, как сильно хочу, чтобы она осталась. Точнее, как сильно в ней нуждаюсь.

Несмотря на то что тот свет просачивался на чердачную лестницу, я все же решил взять фонарик. Если лампочки вдруг научились сами себя чинить, возможно, они научились и сами себя выводить из строя. И мне не хотелось оказаться на чердаке в кромешной тьме, как случалось раньше. Может, я и не боялся темноты до приезда в Фортифут-хаус, но теперь все изменилось.

На верхней ступеньке я огляделся. И понял, что Деннис Пикеринг прав. Чердак был залит дневным светом. Холодным, серым осенним светом. Как будто сейчас была середина ноября, а не июль. Да и сам чердак пустовал. Ни деревянных лошадок, ни мебели, ни скрученных ковров, ни завернутых в одеяла картин. Лишь несколько пыльных плетеных корзин и шляпных коробок. И еще старомодная швейная машинка.

Люк в крыше был открыт – и не только открыт, но и зафиксирован с помощью шпингалета. Сквозь него на чердак и проникал душный, влажный воздух. Хотя я понятия не имел, как такое было возможно, если люк был закрыт, а этот участок крыши снаружи замурован.

– То же место, другое время, – произнес я.

Меня пугала, сбивала с толку, но при этом невероятно возбуждала мысль, что, поднявшись по чердачной лестнице, мы оказывались в Фортифут-хаусе, каким он был в 80-х годах XIX века.

– Не думаю, что стоит идти дальше, – предостерег Деннис Пикеринг, с мрачным видом вцепившийся в лестничные перила.

– Я просто хочу заглянуть в люк, – сказал я.

Я видел проплывающие в небе облака, слышал шум моря и тихий шелест сухих листьев. Это была не только другая эпоха и время суток, но и другое время года.

Преподобного Пикеринга трясло как в лихорадке. Служитель англиканской церкви, он все равно дважды перекрестился.

– Это проделки дьявола, без всякого сомнения. Если вы заглянете в люк, Дэвид, вы увидите сам ад.

– Пожалуйста, просто подержите фонарик, – попросил я его и, пройдя по грязным голым доскам чердака, остановился под люком. Небо за ним выглядело вполне обычно. День был ветреный, и я увидел двух или трех чаек, пролетевших мимо, и несколько желтых листьев. Но я не заметил ни дыма из адских труб, ни летучих мышей, ни гогочущих ведьм на метлах.

– Прошу вас, – произнес Пикеринг.

– Только одним глазком, – заверил я его.

Он раздраженно покачал головой.

Как и Гарри Мартин незадолго до гибели, я подтащил черную деревянную коробку и поставил ее прямо под люком. Затем взобрался на нее и осторожно выглянул в открытое окно. В лицо подул сильный ветер, глаза заслезились. Оглянувшись, я увидел, что Деннис Пикеринг присоединился ко мне. Его удивление и любопытство пересилили страх.

– Возможно, это не дьявольские проделки, – в благоговении произнес он. – Это так необычно… Такое может быть только делом рук Господа.

– А может, это дело рук человеческих, – предположил я. – Когда я сегодня возвращался из магазина, я рассматривал крышу дома. Ее форма почти полностью повторяет очертания шумерского зиккурата, разрушенного турками. Возможно, это дело рук юной протеже старого мистера Биллингса, Кезии Мэйсон.

– Не знаю… – проговорил Пикеринг. – Никогда в жизни мне не было так страшно. Но это не столько страх, сколько неуверенность. Я ничего не понимаю. Это так необычно. Понимаете… с каждой минутой… во мне крепнет уверенность, что это что-то другое. Это не похоже ни на дьявола, ни на Господа. Это что-то другое. Совсем другое.

Он продолжал бормотать, излагая свои мысли вслух, а я снова высунул голову в люк. Я видел розарий, спускавшийся к солнечным часам. Лужайки были безукоризненно подстрижены, а все розы обрезаны. Вдалеке, сквозь ветви декоративно подстриженных деревьев, я видел, как блестит, словно битое стекло, Английский канал.

– Похоже на зиккурат, говорите? – спросил викарий и добавил: – Что вы видите? Все то же самое? Сад?

– Да, сад. Только он немного другой. Более ухоженный. И деревья гораздо ниже. Особенно те, у ручья. Некоторые чуть больше побегов.

– Думаете, мы вернулись в прошлое? – спросил викарий.

Я прищурился и посмотрел налево, в направлении часовни. Она была целая и невредимая, крытая серой плиткой кровля блестела, как голубиные перья. В витражах играл солнечный свет, трава на кладбище ровно скошена. Но я заметил всего с десяток могил. Они были свежими, обозначенными не мраморными надгробиями, а лишь простыми деревянными крестами.