– Я сам разберу, где здесь истина, – решил наконец Етон. – А ты и твои люди покуда здесь побудете.

– Доколе? Меня князь ждет назад.

– Подождет. Если ты правду сказал, то зимой приедут люди Свенельда и люди от Генриха. И уж тогда выяснится дело: проведаю я, что за товар у них при себе и охочи ли они мне мое законное мыто платить.

Чего Етон не ожидал, так это того, что от «Свенельдовых людей» приедет родной старший сын покойного владыки Деревов. Тот, что семь лет назад стоял перед его престолом как посол от киевского князя Ингоря. От удивления Етон даже не сразу вспомнил про горностаев и мечи. А когда вспомнил, то даже охнул: приезд Мистины, пожалуй, подтвержал рассказ Красилы.

Все сказанное Мистиной звучало весьма убедительно. Но Етон был бы недостоин мудрости своих лет, если бы до сих пор верил людям на слово. Особенно тем, кто, как сам он знал, в ловкой, искусной игре – как словами, так и мечом – не знают себе равных.

* * *

Лют, как и было уговорено, к Етону в гридницу не пошел. Мистину сопровождали только Альв и телохранители, а остальные могли отсыпаться с дороги или идти бродить по городу, если была охота. Но Мистина приказал, чтобы не менее двух десятков всегда оставалось на месте и не спускало глаз с драгоценных мешков. Приехав не по торговым делам, русы не просили выделить им клеть для товаров, и Анундовы мешки сложили в углу гостевого дома, среди припасов и седел, лишь прикрыли дерюгой, чтобы красная нить и печати не бросались в глаза. Уж Етон, а тем более его мытники, узнали бы печать Анунда конунга, не раз ими виденную, а после этого догадаться о содержимом мешков не составило бы труда.

«Береги личико, моя деточка!» – насмешливо сказал Мистина Люту, перед тем как пойти в гридницу, и даже слегка толкнул его ладонью в грудь, будто припечатывая к стене. Но Лют не обиделся, а, напротив, расплылся в улыбке. Это напомнило ему давние годы, когда он был мальцом, а старший брат, уже тогда взрослый мужчина, поднимал его на одной руке и подбрасывал чуть ли не в небо. Мать тогда была еще жива – бегала вокруг, испуганно охая, но не смела отнять свое вопящее чадо у старшего хозяйского сына. Она умерла, когда Люту было десять, и он довольно смутно помнил ее лицо. Теперь понимал, что мать была совсем молода и весьма миловидна – неудивительно, что воевода выделил ее из толпы челяди и приблизил. На ее беду в ту же пору появилась другая полонянка – уличанка Владива, рослая, чернобровая, пышнотелая. Ее дочь Валка – иначе Соколина – родилась в один год с Лютом, а Милянка, его мать, оказалась забыта господином…

Этим Мистина хотел сказать, «не лезь никому на глаза». Но сидеть в темноте гостевого дома было уж очень скучно, и Лют, надвинув худ поглубже на лицо, уселся среди оружников на завалинке под стеной. Те переговаривались, заново рассказывали новичкам – в основном свеям, недавно нанятым в дружину, – сагу о ссоре Етона с Олегом Вещим.

Прислушиваясь одним ухом, Лют вдруг заметил, что в двух шагах от него стоит некто знакомого облика – худой старик с костистым лицом и седой бородой на впалых щеках – и дожидается случая вставить слово. Простая «печальная» одежда, валяная шапка в руках…

– Эй! – свистнул Лют. – Ты кто? Чего надо? Ты ведь не Етонов человек?

– Ох ты отче Свароже… Свенельдич! – Седой повернулся. – Батюшка! – Он низко поклонился парню, что годился ему во внуки. – Не признал меня? Я ж Лунь, госпожи Томилицы тивун и ключник… то есть господина Ашвида, да постелет ему Перун облака пуховые…

– Лунь… – Лют нахмурился, и тут до него дошло: – Ашвида, ты сказал?

– Ты меня не припомнишь, вижу, да и не беда. Я госпожи Томилицы слуга, мы ж своим двором жили у воеводы в предградье.

– Томилицы?

– Ашвидовой вдовы, господина моего покойного…

Оружники уже замолчали и с любопытством следили за их беседой; свеи взглядами спрашивали у русов, в чем дело, а иные, кто посообразительнее, делали друг другу и Люту выразительные знаки.

– А ну иди сюда! – железным голосом – уже почти как у Мистины получалось, – сказал Лют и, живо встав на ноги, крепко взял старика за плечо.

Он еще не связал все концы, но в мыслях полыхнула зарница: важно! Ашвид, заодно с Сигге Саксом, ездил прошлой зимой в Плеснеск и договаривался с баварами о сделке. Ашвид погиб еще раньше Сигге, и узнать у него уже ничего нельзя, но прямо здесь откуда-то взялся его человек!

В гостевом доме, без чужих ушей, можно было говорить свободно, суть дела скоро разъяснилась.

Томилицу Лют знал не очень хорошо, но кое-кто из оружников Мистины припомнил молодую, пышную, быстроглазую молодушку, жену Свенельдова десятского. После того как Свенельд обосновался на Уже близ княжеского Искоростеня, его люди стали всякий год ездить в Плеснеск и заводить связи с торговыми людьми. Через несколько лет, разжившись, Ашвид на свою долю прибыли обзавелся хозяйством и посватался к дочери одного купца из Плеснеска. Все завидовали такому хорошему браку: Ашвид получил молодую красивую жену, богатое приданое, родственные связи с плеснецкими торговцами, а к тому же люди Свенельда теперь в поездках находили удобное пристанище у его тестя.

Выросшая в большом городе на перекрестке торговых путей, Томилица была умом проворнее иных пожилых баб, всю жизнь знавших лишь свой угол и круг ближней родни. Когда до Ужа дошла страшная весть о том, что Ингорь порубил близ Малина всю Свенельдову дружину, другие вдовы лишь причитали и взывали к богам, не зная, что с ними будет и как дальше жить. Томилица не стала дожидаться, пока сны подскажут выход, а немедленно, обрядив весь дом в «печаль» по господину, приказала собираться. Скотину она живо продала за ту цену, какую дали, – покупатель, боярин Обренко, еще радовался такой выгодной сделке с напуганной «русской» вдовой, – приказала уложить на возы всю домашнюю утварь и отбыла по Моравской дороге назад в родные края. Иной родни у Ашвида не было, она осталась сама себе хозяйка, и наследства ни с кем делить ей не пришлось.

Об этом Люту и оружникам рассказал Лунь. Лют слушал, вытаращив глаза. Дивился сообразительности молодой женки: сами боги вовремя увели ее из Свенельдова городца, который позднее, после избоища на страве, древляне разграбили и сожгли. В Киеве были беженцы оттуда – эта весть и побудила Люта устроить налет на Малин. То, что вдова Ашвида уцелела и оказалась здесь, в Плеснеске, он понятия не имел. И это показалось истинным чудом.

Однако Томилица не знала ничего о событиях после гибели Свенельдовой дружины. И очень хотела знать.

– Госпожа низко кланяется воеводе Мистине и его людям, просит вестей, что со Свенельдовым городком, – закончил Лунь. – Уж как она была бы благодарна, если кто навестил бы ее и беседой порадовал.

– Иди, – шепнул Ратияр, наклонившись сзади к уху Люта. – Ступай к ней. Нас она не знает, а тебя знает. Поболтай с женкой, может, выведаешь что!

В дружине Мистины только Лют был с Томилицей знаком – не слишком близко, так, видел мельком. Но она уж точно знала всю семью покойного господина.