Он невольно взглянул на серебряную пластинку, висевшую на груди Етона на одном колечке с «молоточком Тора»: на ней были выбиты в два ряда старинные руны, похожие на ветви без листвы. Какое-то заклинание – надо думать, здоровья и долголетия. Мудрый человек оберег делал – сколько лет сохраняет силу.

– И что же ты и твоя княгиня хотите от меня? – помолчав, спросил Етон. – Помощи? Войска?

– Княгиня пожелала, чтобы ты от меня услышал всю правду об этих событиях. Она и с нею вся русь киевская верят, что ты нашей дружбе не изменишь и поддержишь нас, если будет к тому нужда. Или хотя бы откажешь в поддержке нашим врагам. А они, мнится нам, ждать себя не заставят.

Пристально глядя в лицо Етону, при этих словах Мистина заметил на нем проблеск смущения, недовольства.

Жма, так и есть! Здесь уже кто-то был! Древляне уже просили Етона о помощи против киевских русов. И если Етон об этом умолчал и теперь прикидывается, будто слышит о гибели Ингвара и о мести Эльги впервые… то очень удачно, что Анундовы горностаи и Генриховы мечи вынудили Мистину приехать сюда самого.

* * *

Етон и правда уже слышал об этих событиях – дней пять назад к нему прибыл боярин Красила с поклоном и речами от Володислава, князя деревского.

– Вы, бужане, и мы, древляне – одного старинного корня, дулебского, – говорил он. – Деды наши братьями были, князь бужанский один всем владел, отсюда и до Днепра, а роды деревские и дреговичские, да и полянские тоже – были его дети и жили во всем с бужанами заедино.

– Это правда, да только слышал я, еще до нас, до руси, пошли между внуками дулебскими раздоры и стал всякий род жить и править сам по себе, – не без ехидства отозвался Етон.

Он не пропустил намек: признай он древлян «братьями», помоги им отбиться от Киева – и последний деревский князь сулит признать его «старшим братом» над собой. Но не спешил радоваться: от иной родни убытку больше, чем пользы.

– Пошли у нас свои князья, это верно, но князья-то наши добрые. Землей Деревской они управляли мудро, по обычаям дедовским, чуров чтили, богов молили. А как пришли русы из Киева да стали наши земли воевать, тут и кончилось наше счастье. Дани стали требовать непомерные, жен и детей в полон уводить, девиц и отроков грекам да сарацинам продавать. Десять лет Свенельд из нас кровь пил, а как не стало его, сам Ингорь пришел и стал дани требовать, вдвое больше прежней. Никакого терпения у людей не достанет. Возмутились мужи деревские, собрались и убили Ингоря с дружиной его.

Красила стал рассказыть, как было дальше: как через Олега Предславича, своего свата и племянника Ольги, Маломир предложил ей мир и брак, как она пообещала обсудить свадьбу после поминок по прежнему мужу, а сама вместо этого приказала перебить с полсотни упившихся мужей деревских.

– Эх вы, древляне! – вздохнул Етон. – Живете у себя в лесу и не ведаете, что в мире делается. Вина греческого нюхнули – всякий ум вон. Видно, не доезжали до вас те гости торговые, что рассказывали: у Отто, саксонского короля, много лет война с вендами, что тоже вашего, славянского корня. Так один его муж тоже старейшин вендов три десятка зазвал к себе на пир, вина и меда выставил, пил сам с ними, а как они упились, приказал отрокам их порубить. Слышали бы вы – остереглись бы на киевские меды-то налегать…

– Не ездят к нам гости торговые, – угрюмо ответил задетый Красила, сам одетый в «печальную» белую свиту. – По Моравской дороге от вас прямо на Киев идут! Там торг ведут, а мы эти узорочья моравские да паволоки греческие только на русах и видим! А ведь нашими трудами, нашими бобрами, да куницами, да медом, да воском те паволоки оплачены! Теперь как бы не пришлось и повыше цену платить – девицами да отроками! Свенельдов сын меньшой, Лют, уж налетел на Малин, с полсотни отроков и девиц увел!

– Меньшой Свенельдов сын? – удивился Етон. – У него разве два сына? Я одного только знаю, Мистину.

– Тот старший – воевода Ингорев. А то меньшой – он при отце жил. Сам из отроков не вышел, борода еще не отросла, а зубы уже волчьи!

Етон засмеялся: рассказ об удали младшего Свенельдича его скорее позабавил, чем рассердил.

– Вот ты смеешься, – Красила подался ближе к нему, гневно раздувая ноздри широкого носа, – а они ведь не только нам недруги, а и тебе!

– Да ну что ты! – с мнимой небрежностью ответил Етон, явно предлагая разъяснить подробнее. – У меня с киевскими ряд положен. От Ингоря и сына его Мистина мне тут меч целовал: дескать, мир нерушимый, дружба верная, во всем заедино…

– Вот сейчас я тебе поведаю, сколь у вас дружба верная, – не без угрозы пообещал Красила. – Князь мне повелел тебе сию тайну открыть.

– Тайну? – С недоверием, но отчасти с любопытством повторил Етон и приложил ладонь к уху. – Давай твою тайну, поглядим.

– Свенельд всякий год к морованам товары свои возил, верно?

– Сюда он товары возил. Такой у нас уговор: его товары до Плеснеска, далее мои люди торговые.

– И мыто платил?

– Как положено.

– А того ты не ведаешь, что часть товаров своих, да самых дорогих, Свенельд от тебя утаивал! И в нынешний год, на эту зиму, был у него уговор с баварами от князя Генриха: Генриховы люди мечи дорогие с ручками позлащенными привезут, а Свенельд им взамен – шкурки горностаевы. На сколько там гривен товару – я не ведаю, это же как звезды на небе счесть! А мыта он не думал платить, тайком хотел провезти.

Етон насупился. Он-то знал, сколько может стоить дорогой меч «с золоченой ручкой». Из Баварии их и правда порой возили на восток, обменивая на серебро или золото, на дорогие меха или отборную челядь. Или на греческие паволоки – самые лучшие и дорогие шелка из Царьграда порой вывозили тайком, обходя царские запреты. Когда эти сделки проходили через княжьих мытников, Етон получал десятую часть стоимости. Обычно – самим товаром.

– Много ли тех мечей?

– Сказывали, десять.

– Кто сказывал?

– Был у Свенельда лучший муж в дружине, звали его Сига Сакс…

Етон наклонил голову: Сигге он знал. Уж лет десять тот чуть не всякую зиму приезжал в Плеснеск с товарами и являлся к князю с поклонами и подарками от своего господина. Если тайну выдал Сигге, скорее всего, это правда.

– И когда же приедут Свенельдовы люди? А саксы?

– Того мы не ведаем. Всей-то правды Сига не открыл, а потом и голову сложил свою, с лучшими мужами деревскими заодно.

– Дурное дело – полагаться на слова мертвеца, который к тому же предал своего господина, – Етон прищурился. – Как я могу ему верить, если знатные люди, куда более достойные, обещали мне дружбу?

– Или ты мне не веришь?

– Чем ты можешь подтвердить свои слова?

– К присяге пойду, от сырой земли-матери съем, и пусть земля подо мной треснет, пусть Перун меня молнией убьет, если лгу!

Етон не смотрел на Красилу, размышляя. Сделка представлялась вполне возможной. Но Сигге, поссорившись с наследниками своего покойного господина, мог и оболгать их. Мог солгать и Володислав, пытаясь перетянуть плеснецкого князя на свою сторону. Красила, может, и не лжет, но откуда ему в точности знать такое сложное дело, к которому он сам не имел касательства?