– Шарлотта? – Фальстаф внезапно заинтересовался тем, что я говорю.

– Она младший ребенок. Недавно она пыталась убить себя. Это было ужасно. Я чувствую ответственность за нее. Она злилась все время, потому что все казалось бессмысленным, но теперь, похоже, она начинает видеть свой путь. Если что-то случится с Семьей, ей будет очень больно. Не знаю, сможет ли она оправиться, серьезно.

– Слушай, Принц. Ты ничем не можешь помочь…

Я внимательно на него посмотрел.

– Я не говорю про Пакт лабрадоров. Уже нет. Я хочу защитить Семью, несмотря ни на что. Мне нужна твоя помощь. Если бы ты знал Шарлотту, ты бы мне помог.

Фальстаф подумал. Какая-то внутренняя борьба отражалась в его темных, полуспрингерских глазах.

– Я знал Шарлотту, – сказал он наконец, хотя, чтобы слова обрели смысл, потребовалось еще больше времени. – Когда жил здесь раньше, с Саймоном.

Две машины промчались мимо стены парка, обменявшись злобными гудками. Шум будто исходил из другого мира.

Фальстаф, которого я наблюдал, был совершенным незнакомцем. Он выглядел печальным, даже виноватым. О чем он, черт возьми, говорил? Я хотел вернуть прежнего Фальстафа. Внезапно я уже не хотел новых сведений. Я хотел зарыться головой в вонючую кучу и вдыхать запахи, пока не потеряю дар рационального мышления. Я хотел сбежать на волю. Хотел не думать ни о чем.

– Слушай, Фальстаф…

– Твоя хозяйка… Кейт… она приносила малышку к Саймону, показать. Ей пришлось. У нее не было выбора. Если бы она это не сделала, Саймон рассказал бы Адаму. – Он помолчал, поняв, что сообщил мне слишком много. И все же, одновременно, слишком мало.

– Сказал Адаму?

– Принц, извини, я уже тебе говорил. Я лишь хотел, чтобы ты забыл про Семью. Я знаю, сколько боли это тебе причинит. Видишь ли, ты ничего не можешь исправить, буйно… Принц, совсем ничего.

– Исправить что?

Он закрыл глаза и сказал:

– Тот факт, что Саймон – отец Шарлотты.

Парк качнулся, я потерял равновесие. Я едва мог дышать, а где-то вдали смеялись белки. Все погрузилось во тьму.

Я обнаружил, что мне трудно говорить. После короткой паузы Фальстаф продолжил:

– Он рассказывает мне всякое, когда Эмили спит. Думает, я не понимаю. Но он вернулся ради нее. Ради них обеих. Шарлотты и ее матери. Он хочет свою Семью, а Эмили не может иметь детей. По крайней мере, с ним. Когда Шарлотта была маленькой, он не был готов. Он хотел только увидеть ее, и все. И затем он сбежал со мной в Лондон. Но теперь вернулся. Он игнорирует Эмили, поэтому она старается, чтобы он заревновал. Но ее план не действует. Саймону это нравится, он хотел, чтобы все это случилось. Он ждет подходящего момента. Чтобы сказать Адаму про Шарлотту. А потом, когда он это сделает, он скажет Кейт про Адама и Эмили.

Я уставился на Фальстафа, когда все эти новости улеглись в моей голове.

– Он знает об этом?

– Она хотела, чтобы он узнал. Почему она выбрала парк для своих действий? И она все равно ему рассказала. Прости, буйнохвост, но теперь ты должен узнать правду. Семья, которую ты изо всех сил пытался защитить, вот-вот распадется, и не по твоей вине. Ты ничего не сможешь сделать. Ошибки совершались еще до твоего появления. Признай, спрингеры дело говорят. Это их ошибки, буйнохвост. Их ошибки. Они никак не связаны с тобой. Ты просто домашний питомец, лабрадор, который сидит в углу комнаты и смотрит, как все происходит. Остальные поняли все уже давным-давно. Мы ничто. Мы живые украшения. Мы продаем туалетную бумагу и мечты о Семейной жизни. По крайней мере, мы можем хотя бы насладиться процессом.

Он замолчал, понюхал мое ухо.

– Я поделюсь с тобой своей теорией: человеческие Семьи обречены на распад. Они хотят слишком многого. Болтают слишком много. Они построены на лжи, которая может выйти наружу, а может и нет, но они все равно распадаются. Ну, так почему бы и нам не соврать? Почему бы нам не притвориться, что нет ничего важного? Почему…

Это был не тот пес, который совсем недавно гонялся за белками. Он дрожал и говорил быстро. У меня было впечатление, что он отпускает что-то, освобождается от всех тайн, которые хранил за все годы жизни с Саймоном. Он часто дышал, ему не хватало воздуха, и одышка была сильнее, чем обычно.

Мне было все равно. Он меня подвел. Семья была на грани распада. И он ошибался. Это была не их вина, а его. Он правда верил, что люди – хозяева своей судьбы? Неужели он не видел и не чуял того, что видел и чуял я? Если бы собаки держались вместе, весь человеческий род был бы в порядке, даже бессобачные. А если бы с людьми все было хорошо, всем нам было бы хорошо. Неужели он этого не видел? Не видел связей между всем этим? Если одна Семья в опасности, все в опасности. Так что да, я был безумно зол на него. На него и на все, во что он верил. А точнее, во что не верил. Но я не дал ярости овладеть мной.

Семью еще можно спасти.

– Когда?

– Что «когда»? – прохрипел он.

– Когда Саймон собирается сказать Адаму о Шарлотте?

Фальстаф все еще боролся. За воздух, в основном. Но также и с собой, со своим спрингерским характером. С одной стороны был Фальстаф, который ныряет головой в вонючую кучу, а с другой – тот, кто говорит правду, и он не знал, как себя вести. Я вспомнил, что однажды он мне сказал: «Все собачье царство в моей крови». И словно все собачье царство теперь вовлеклось в микровойну в этом жирном старом потном тельце.

– Не знаю, буйнохвост. Правда, не знаю.

Я знал, что это ложь, так что разыграл последнюю карту.

– Шарлотта позволяет мне лежать на ее постели часами. Она единственная, кто разрешает мне это. Она говорит мне всякое. Она единственная понимает. Она не знает о Пакте и подробностях моей миссии, но она знает, зачем я здесь. И когда что-то идет не так, она смотрит на меня, и я знаю, о чем она думает. Она думает: почему я не помогаю, почему я позволяю этому случиться? – Я видел, что он колеблется, и надавил еще. – И я знаю, что если бы ты был со мной, ты помог бы мне, и она перестала бы задавать эти вопросы.

Фальстаф, все еще тяжело дыша, с болью зажмурился. Он выглядел так, словно я оторвал ему лапу.

– Ладно-ладно-ладно, – сдался он. – Ты меня поймал. Чертова лабрадорья кровь, она ослабляет силу воли. Он говорил… говорил, что скажет в следующий раз, когда увидит его. Говорил, ему не терпится увидеть его лицо. А потом… потом он сказал что-то странное.

– Что странное?

– Сказал, он, возможно, ослабит хватку и упадет. Я не понял, что он имел в виду.

Все мое тело онемело. Ослабит хватку.

– Скоростной спуск, он собирается сказать ему на полпути, когда они будут спускаться с утеса.