Но скоро Сташинский получил из Берлина радостную весть. 31 марта Инге родила сына, названного Петером. Инге никогда не испытывала такого счастья. Богдану в тот же день доставили телеграмму от жены. Возможно, из-за перипетий жизни матери в Москве, ребенок увидел свет восьмимесячным. Сташинский вновь попытал счастья – просил начальство выпустить его в ГДР повидать жену и младенца. Он рассчитывал на снисходительность нового куратора, подполковника Александрова, но услышал очередной отказ. В телеграмме Инге сообщила, что они с Петером чувствуют себя хорошо. К тому же КГБ предпочел бы, чтобы они вернулись в Москву, а не Сташинский навещал их в Восточном Берлине.

Наступало лето, и Богдан отправлял жене всё более грустные письма. Инге поняла, что у нее нет выбора – надо возвращаться в Советский Союз. Надеяться на то, что ребенок разжалобит комитетчиков, не стоило. Позднее фрау Сташински призналась западногерманской полиции: «Мои опекуны из Карлсхорста, с которыми мне следовало поддерживать постоянный контакт, очень обрадовались моему решению и в тот же день поставили Москву в известность». В начале августа 1961 года она готовилась к вылету. Что бы они с Богданом ни планировали, о Западе теперь следовало забыть надолго – если не навсегда. Семья была важнее всего, а значит – в Москву202.

Вечером 8 августа 1961 года в гости к Сташинскому зашел подполковник Николай Кравченко, заместитель начальника отдела по разработке экспатриантов и эмигрантов. Это был один из двух офицеров, с которыми Богдан обмывал свой орден в ноябре 1959 года. Теперь Кравченко велел хозяину позвонить жене в Берлин. Он не объяснил, откуда такая срочность, а Богдан подумал, что ему просто надо обсудить с Инге ее возвращение в Москву.

В 1961 году в Москве немногие могли похвастать телефоном в собственной квартире. Для междугороднего разговора лучше всего было послать заранее телеграмму и сообщить точное время, когда отправитель войдет в кабинку на почте или в отделении связи. Кравченко сказал Сташинскому вызвать Инге к семи часам вечера по берлинскому времени (то есть на три часа позже по московскому). Богдан обещал так и сделать. Когда в назначенное время он услышал в трубке голос жены, ее первые слова стали для него страшным ударом203.

Что за вздор? Их сын Петер – здоровый четырехмесячный малыш – умер. Он заболел, у него подскочила температура, и в больнице не смогли его спасти. Инге была безутешна. Она просила его приехать и требовала у кураторов в Карлсхорсте выпустить к ней мужа. Богдан мог ей только пообещать обратиться к начальству. Ночь стала кошмаром наяву. Он ни разу не видел сына – и теперь Петера могут похоронить, а клетку отца так и не отопрут. Подполковнику Александрову Богдан мог позвонить только наутро. Тот уже знал о случившемся. Куратор объяснил подопечному, что в КГБ хотели, чтобы он услышал эту страшную весть от жены.

Казалось, в голосе Александрова звучало искреннее соболезнование. Он спросил Сташинского, нельзя ли ему как-нибудь помочь. Богдан ответил: «Я ничего не могу сделать, кроме как поехать в Берлин и поддержать жену». Ночью, измученный словами Инге, он решил, что у него появился шанс выехать в ГДР – упирая на неадекватность матери, потерявшей ребенка. Теперь он предупредил куратора: «Она в таком состоянии может сделать глупость». Он имел в виду обращение в германские органы власти с просьбой дать мужу въездную визу. Это грозило Сташинскому разоблачением. Подполковник в сердцах ответил, что Инге сама виновата в смерти сына – не затягивай она возвращение в Москву, все было бы не так. Но обещал поговорить с руководством204.

Когда Богдан перезвонил Александрову несколько часов спустя, куратор сумел его утешить – наверху наконец-то согласились на посещение Восточного Берлина. На Лубянке не хотели, чтобы Инге поднимала шум в городе, только частично подконтрольном Советскому Союзу. Зеленый свет, видимо, дали на самом верху – не исключено, что благодарить надо было Шелепина. (Впоследствии Владимир Семичастный, третий председатель КГБ, упрекал своего предшественника за непозволительно мягкое и опрометчивое решение.) Богдан немедленно назначил телефонный разговор с ГДР и в тот же день рассказал жене о полученном разрешении. Убитая горем Инге узнала, что хотя бы увидит мужа – не исключено, что на следующий день.

Вечером Александров предупредил Сташинского, что все готово для перелета. Пассажира будет ждать военно-транспортный самолет – на аэродром надо прибыть уже в пять утра. Куратор заберет его на машине у подъезда. Он велел Богдану вернуть любые документы, полученные от КГБ, включая пропуска. В Германию он должен был взять только фальшивый паспорт и командировочное предписание на имя того же Александра Крылова. Богдану оставалась одна ночь, чтобы собраться с мыслями (и собрать вещи). Вот он – момент, которого он так долго ждал… Но не предполагал, какой ценой дождется. Отец был раздавлен смертью сына – ведь он и не видел Петера ни разу. Муж беспокоился за жену, которая не может опереться на него в столь тяжкие дни. Но агент и не думал упускать шанс, подаренный ему поездкой в ГДР. Богдан с Инге уже не вернутся в Москву – они уйдут на Запад.

Сташинский давно задумал использовать при побеге документы, выданные ему когда-то как «Йозефу Леманну». Теперь, грубо нарушив приказ Александрова, он взял с собой паспорт Леманна (действительный до 1970 года) и водительские права на то же имя. Не забыл он и настоящий советский паспорт, а заодно – и студенческий билет, с которым посещал МГПИИЯ, и составленную при поступлении характеристику. В последней упоминали его орден Красного Знамени – свидетельство значимости того, что он совершил на службе в КГБ. Богдан был готов не только бежать на Запад и просить убежища, но и сдаться властям, открыть настоящее имя и признать самые темные эпизоды своего прошлого.

Около пяти утра 10 августа Сташинский ждал у подъезда своего дома машину куратора. Перед выходом он навел в доме порядок и уничтожил список кодовых слов, использованных при переписке с Инге. Единственное, что могло бы погубить его, – паспорта и другие документы, которые он собирался вывезти в Германию, пренебрегая распоряжением подполковника. Если бы их обнаружили, офицеры КГБ легко догадались бы, что он задумал на самом деле. Богдан поставил на карту жизнь.

Александров явился вовремя, одетый с иголочки. Ему наверняка пришлась по вкусу незапланированная вылазка в Берлин, где у него было много друзей. До недавнего времени подполковник служил в столице ГДР. Там его хорошо знали и, как правило, уважали не только сослуживцы, но и советские дипломаты. Генерал Коротков, хозяин Карлсхорста, захаживал к нему домой в гости. К тому же визит в Берлин оплачивали суточными в иностранной валюте, а купленные за границей подарки – вещи, которых в Москве было не найти, – друзья ценили очень высоко. Сташинский пал духом, узнав, что его сопровождает куратор. Под надзором Александрова шансов на успех окажется намного меньше, чем на провал. Он передал куратору конверт с документами. К счастью, тот так и не спросил, куда пропали удостоверения на имя Сташинского и Леманна.