Комитет выдал Сташинскому и необходимую при поступлении характеристику. Подписал ее псевдодиректор вымышленного секретного научно-исследовательского института. Там будущий студент якобы работал с марта 1951 года – тогда он формально поступил на службу в МГБ – до декабря 1960-го. Характеристика называла его «честным и добросовестным работником». Не забыли упомянуть и орден Красного Знамени, присужденный ему указом Президиума Верховного Совета СССР «за успешную работу в разработке важной проблемы». Информация о награде агенту, строго засекреченная во время подготовки к очередному заданию на Западе, теперь не составляла особой тайны. Руководители института, приняв его документы в середине второго семестра, легко догадались, где он на самом деле служит.

Сташинский начал занятия в пединституте иностранных языков в марте 1961 года без вступительных экзаменов – КГБ попросил его освободить. Поступил он сразу на второй курс. Богдан уже изучал немецкий на индивидуальных уроках с преподавателем высочайшего уровня, слушал записи радиопередач из западной Германии. Но теперь овладевать немецким предстояло в составе целого потока. Кое-кто из лекторов ни единого дня не жил в той стране, чей язык обязан был досконально знать. Учеба у Богдана шла со скрипом. На его счастье, Лубянка стремилась не сделать из него отменного переводчика, а лишь наградить проблемного агента вузовским дипломом. Сташинского вовсе не готовили к нелегальной работе на Западе. КГБ просто хотел помочь ему устроить жизнь в СССР из уважения к его заслугам перед органами, а значит, и перед государством. Выпускать за границу его больше не планировали198.

У Богдана, конечно же, были другие планы. Прилетев в ГДР, жена предупредила его, что с беременностью у нее не все благополучно. Как они условились еще в Москве, она наведалась к врачу и тот выписал ей справку о недопустимости поездок на большие расстояния. Богдан не замедлил доложить Саркисову, прибавив, что Инге чувствовала себя неважно еще дома и теперь, видимо, вынуждена будет оставаться у Полей, пока не родит. В конце февраля она сообщила мужу, что порезала палец – то есть написала председателю КГБ Шелепину, умоляя его разрешить Богдану приехать к ней. Письмо «дорогому богу», как они обозначили Шелепина, она передала через советское посольство в Восточном Берлине. Надо думать, к адресату оно дошло еще раньше, чем письмо Инге мужу. Однако с Лубянки какое-то время никто Сташинского не беспокоил.

Наверху письмо Инге, само собой, читали и обсуждали. По слухам, ходившим в Карлсхорсте, сам Александр Коротков советовал ни в коем случае не идти на поводу у неблагонадежной пары. Генерал предложил: «Сташинского на Запад выпускать нельзя. Следует создать ему все условия для жизни, построить дачу в любой части Советского Союза по его желанию». К концу марта определился и Шелепин. Саркисов сообщил Богдану, что Инге просила выпустить ее мужа в Восточный Берлин, но просьба отклонена. Более того, куратор советовал агенту написать жене и убедить ее больше не утруждать председателя КГБ такими письмами. Сташинскому оставалось только взять под козырек199.

Единственной хорошей новостью оказалась та, что наверху решили назначить Богдану нового куратора, раз уж Саркисов с ним явно не ладил и уловить его настроение не мог. Сверх того, агента уже незачем было готовить для нелегальной работы за границей. И вот, Сташинский познакомился с новым куратором – весьма вероятно, из другого управления КГБ, о переводе в которое уведомить его не спешили.

Подполковник Юрий Александров был старше Саркисова по званию и позволить себе мог намного больше. Он старался завоевать доверие разочарованного агента искренностью – насколько обстоятельства позволяли быть искренним. Юрий Николаевич признался Богдану, что «узнал о возникновении напряженных отношений и недоразумений» и что его «уполномочили эти недоразумения устранить, чтобы обеспечить в будущем полноценное сотрудничество». И прозрачно намекнул подопечному, что тот не меньше его заинтересован найти общий язык. Он сказал Сташинскому: «Вы знаете не хуже меня: я теперь за вами, как нитка за иголкой».

Богдан был рад новому куратору. Он не скрывал недовольства тем, что их квартиру прослушивали, а почту вскрывали – прозрачно намекая, что он под подозрением. И это после всего, что он сделал для комитета! Александров согласился, что так дело не пойдет, и обещал помочь. В то же время он просил Богдана непременно написать Инге, чтобы она скорее возвращалась домой. Для поездки в Москву он готов был выдать ей новые документы – указав в них ее настоящее имя. Как и в случае Богдана, КГБ уже не видел смысла держать его в тайне. Сташинскому Александров понравился, но в то же время вызвал у него тревогу: начальство, видимо, хотело лаской выманить Инге обратно в Советский Союз – и без промедления. Богдан опять написал жене. Он не звал ее домой, а посоветовал все же пойти к портнихе200.

Фрау Сташински начала воплощать их замысел в жизнь. Она ответила мужу:

В конце письма намеком говорилось о фрау Шаде – подруге Поля-старшего, которую Сташинские хотели сделать посредницей между Инге и ЦРУ. Видимо, немка согласилась играть эту роль201.

Но внезапно в доме Полей раздался телефонный звонок. Богдан, поручив жене выйти на ЦРУ, несколько дней подряд не находил себе места. А что если Карлсхорст приставил к ней слежку? И какой ответ ей дадут американцы? А вдруг оперативники ЦРУ, которые явятся на встречу с ним в Москве, приведут за собой хвост? Ответа на эти вопросы не было. Богдан истерзал свою душу сомнениями – то приходил в отчаяние, то убеждал себя, что поступил верно. В итоге он поддался панике и решил дать отбой. Пренебрегая разработанными вместе с Инге приемами конспирации, он позвонил ей из Москвы по обычному телефону и сказал все же не ходить к портнихе. Американский вариант отбросили.