Вот на чёрно-белом, мутном из-за крутящихся потоков снега небе проступила величественная громада храма. Отворачиваясь от ветра, закрывая лицо воротником, Надя устремилась к нему. Ветер то ударял ей в грудь и останавливал, то подталкивал в спину и будто нёс на своей циклопической ладони.

За углом храма-горы было затишье. Надя сразу услышала нежный запах ладана. С десяток калек укрывались от непогоды за колоннами на паперти, кутались в какое-то рванье, тянули к проходящим худые и грязные руки с чёрными ногтями, иных проходящих хватали за полы. Много было калек после недавней войны. Несмотря на холод, открывали взорам свои увечья — страшные метки страданий, смерти. Надя видела мельком: многие незажившие раны гноились; Надя слышала: незажившие раны дурно пахли.

Над одним из калек склонился пожилой священник:

— Окурим ладаном боли твоя и помолимся, сердешный. Всё пройдёт... всё пройдёт...

Надя бросила этому калеке пятиалтынный. Калека перекрестился, священник оглянулся:

— Благослови тебя Господь, дитя!..

Позвякивало кадило на цепях.

Молящихся внутри храма почти не было.

Повсюду горело много свечей, но свет их, потерявшийся в огромных объёмах, виделся тусклым. И то верно: могут ли звёзды ярко осветить бесконечную Вселенную?.. Запах ладана и свечной дух наполняли душу покоем. Горнее око пристально взирало на Надежду из-под главного купола, горнее око как бы присматривало за её душой, и под этим высшим присмотром Надя почувствовала себя более защищённой от всяких невзгод и бед, что в последнее время — она ясно чувствовала это — кружили вокруг неё, и сейчас, возможно, не ушли прочь, остались поджидать её где-то снаружи храма, вторя унылыми голосами завывающей метели.

Холодно было в храме: не протопить до тепла такой огромный храм.

Надя сразу направилась к иконостасу и опустилась на колени возле Царских врат.

Стать коленями на ледяной пол — уже испытание. Но Надежда, к удивлению своему, почувствовала, что ей не холодно перед иконами Деисуса, к которым обращала взор, и в этом она поспешила увидеть хороший знак. Она находилась на перепутье, она должна была найти правильное решение и не могла найти, и потому пребывала в растерянности, и она повсюду искала знаки — хорошие или плохие — знаки, какие могли бы её направить и укрепить.

Осеняя себя крестным знамением, она вдруг услышала нежнейшее акафистное пение с хоров. Надя с благодарностью, с тихой радостью оглянулась. Увидела трёх певчих девушек — божественный терцет; увидела их юные, возвышенно-пленительные лики в полутьме на фоне глубоко-чёрного пространства храма. Три девушки: как три сестры, как три судьбы, как три беды и как три счастья, как вечные Вера, Надежда, Любовь. Надя улыбнулась мысли — что она определённо одна из них. Да, кажется, она себя и увидела — между сёстрами, которых у неё никогда не было; только там, на хорах, она была много моложе — наверное, лет на пять; и была она там, под куполом, много чище сердцем и светлее душой, и красивее возвышенностью своей. А может, это была дочка её, которой ещё не было, но которая когда-то будет же и ныне вот привиделась. А может, это была мать её, которой уже не было и которой никогда уже не будет, но вот пригрезилась ныне... Она увидела в них триединство: не могло быть Надежды без Веры и Любви, как не могло быть Любви без Надежды и Веры, как не могло быть Веры без Любви и Надежды. И в этих трёх певчих девушках, в гармонии, в пленительном благозвучии, что они создавали, Надя тоже хотела видеть добрый знак...

Иисус взирал на неё строго, Он прямо в сердце смотрел. Молилась Богородица, молился Иоанн Креститель, просили заступничества перед лицом сурового Небесного Царя, просили праведного суда перед лицом Судьи Небесного, единственного возможного в этом мире судьи — всемудрого, всезнающего, всепрощающего. Но, как ни смотрела, не увидела Надежда тёплой искорки в пристальных, всевидящих глазах Судьи; искала поддержки в вере и любви и не находила поддержки. И уже царила вокруг гнетущая тишина, не осталось ни отзвука от ангельского пения. Да было ли оно? Может, ей показалось? Может, на хорах и не пел никто?.. Надя обернулась. И глаза её провалились в чёрную глубину пространства над хорами; не было там и в помине ангелоподобных девичьих ликов.

Что за наваждение!..

Холодно было в храме. Не протопить до тепла столь огромный храм. Надя куталась в шубку, зябко плечиками поводя. Мёрзла душа. Стыли колени на ледяном полу. Вопросительно-строго Он смотрел в сердце; взглядом своим Он как будто держал за сердце. Если бы хотел, Он мог бы сердце её сейчас остановить.

Надя закрыла глаза и опустила голову. Надя склонилась ниже и поставила ладони на холодный каменный пол, она почти легла на этот пол:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли...

Слышно было, как за стенами, за окнами неистово завывал ветер; слышно было, как от мощных порывов его дребезжали где-то наверху в рамах оконные стёкла. Временами вздрагивали огоньки свечей.

— Ангелов Творче и Господи сил, отверзи ми недоумённый ум и язык на похвалу пречистого Твоего имене... Взгляни с небес на детей Твоих и помилуй их... Дмитрия Бертолетова, «внутреннего врага», от злого деяния, от греха убереги, Иисусе пресильный. Разве он «внутренний враг», Господи? Разве рождён он для злого деяния? Для чего он пришёл в этот мир? Созидать, дарить радость... Ахтырцева-Беклемишева, подполковника, «душителя и кровопийцу», убереги от злого деяния, убереги от греха, Иисусе предивный. Разве он «душитель и кровопийца»? Разве благородный лик его — лик душегуба? Для чего он в этот мир был рождён? Созидать, дарить радость... Все здесь дети твои, Господи, в этом мире бренном, в этом страдании, в заблуждении, в слепоте и глухоте, в грязи и коросте, во грехе; не потеряй их, не отвернись от них, помилуй их, премилостивый...

Ещё ниже склонялась Надежда. Неспокойно, неспокойно было на душе, тревожно на сердце. Вместе с Богородицей и Предтечей просила Христа:

— Иисусе премилосердый, постников воздержание; Иисусе пресладостный, преподобных радование. Иисусе пречестный, девственных целомудрие; Иисусе предвечный, грешников спасение. Иисусе, Сыне Божий... помилуй мя.

ак будто легче стало Надежде, поднялась с колен. Услышана ли была, не услышана ли — возможно ли смертному о том вообще узнать? Ублажила душу молитвой, легче стало на душе. Должно быть, услышана. Она хорошо — искренне и сосредоточенно — молилась; она молилась, забыв обо всём, что предмета молитвы не касалось; она осталась довольна молитвой. Такая молитва не могла, не могла остаться без внимания.

Здесь же, в храме, у полунищего художника купила акварельку «Спаси, Господи, люди Твоя». Художник, человек старый, много на своём веку повидавший, взглянул на неё коротко, на миг всего взглянул и отвёл свои необычные — какие-то прозрачные, водянистые — глаза: