– Я не черный, – сказал мой штурман. – Это невозможно.

Он сидел, обернув плечи простыней, густые светлые волосы стояли дыбом, словно его ударили током. Я подумала: «Да кому какое дело, что тут думают в Дарвине?»

– Я знаю своего отца, мать, дедушку с бабушкой. Я похож на отца. Я его сын, понимаете. Почему все пытаются свести меня с ума?

– Конечно, ты не черный. Мне это не важно.

– Думаете, мне это не важно?

Теперь я взглянула на него и увидела глубокую тревогу на его лбу, собравшиеся в гофру морщины – такие же я видела у пьяниц на пляже.

– Будь ты черным, ты все равно лучший штурман на Испытании «Редекс».

Он заплакал: медленно, мягко, оставляя грязные разводы на перепачкавшихся в дороге щеках. А затем, честно, не оставалось ничего, кроме как выключить свет и обнять его.

– Ну же, – сказала я. – Залезай.

– От Дарвина до Рождественского ручья, – сказал он.

Он имел в виду завтрашний кошмар.

– Знаю.

– Шестьсот шестьдесят девять миль. Холлз-Крик, Мардоварра, Брум, Порт-Хедленд.

– Я бы доверила тебе свою жизнь.

– Я вас не подведу, – сказал он, и я бы не подвела его тоже.

Я крепко прижалась к его спине и стала массировать его голову, шею, напряженные плечи. Я его убаюкала.

Тихо-тихо снова вернулась в ванную, сняла занавеску душа и наконец-то подобрала ею жабу. Должно быть, она решила, что настал ее смертный час, но я вынесла ее наружу и оставила искать свою свободу.

Закрыла дверь на два оборота и легла рядом со своим дорогим штурманом. Я была измучена.

Автомобиль-лидер Испытания «Редекс-1954» в грязевой корке, потрескавшейся, как высохший колодец, был взломан. Миссис Боббсик мылась в душе, когда я это обнаружил – в четыре утра, под бриллиантовыми звездами: задняя дверь была открыта настежь, пара ботинок с резинками по бокам стояли аккуратно параллельно, отдыхали у правой задней шины. Кто-то спал внутри и даже похрапывал.

Двенадцативольтная лампа на потолке осветила доктора Батарею на заднем сиденье: худые лодыжки скрещены, сладко посапывает. Моей неизбежной задачей было теперь объяснить без грубости, что он должен оставить свое ложе. «Бог знает, – думал я, – как он это примет?»

И все же он проснулся довольным, ни капли не смущенным, что привычный запах гоночной машины заглушили ароматы бара. Он деловито натянул ботинки на неожиданно нежные ноги и тщательно изучил щетину на длинном подбородке. Нет, он не собирался уходить. Он пришел к вам, ребята.

Я объяснял, что нам нужно выиграть Испытание «Редекс».

– Конечно, конечно.

– Мест нет, – сказал я.

Теперь, когда он поместил свою белую пастушью шляпу на ее привычное место, я увидел, что его силу воли не побороть. Больной глаз был мягок и раним, но здоровый отражал жесткий нрав, из-за чего мне будет трудно настаивать на том, что Айрин беспокоит вес пассажира и потребление бензина.

Ночь была долгой: мой милый водитель вертелся, шептал и извинялся у меня за спиной. Какая же это пытка – чувствовать так много, а делать так мало. Около трех часов ночи я собрался с духом и занял вторую кровать. Возможно, она восприняла это как отказ. Я не хотел бы этого.

А теперь, утром, это милое личико при всех склонилось ко мне, извиняясь и бросая вызов, показало припухшие усталые глаза, посиневшие губы, пятно улыбки и отвернулось.

– Что за черт, – сказала она. – Пусть едет. Может работать за Коротышку.

К доктору Батарее она обращалась на языке, которым пользуются белые южане в такой ситуации: «Ты прятаться под одеяло», – сказала она, и он волшебным образом подчинился.

Она опустила все окна и уселась, маленькая, аккуратная, на место штурмана. Теперь я должен везти ее, так как ей нужно отдохнуть.

Это была легкотня, сказала она: первый этап на юг – длинная и прямая дорога, как из Бахус-Марша в Мельбурн.

Я поместился за высоким тонким рулем, рядом с аварийным запасом «Эджелл» и второй коробкой («Ардмонские груши в сиропе»). И вот, когда стартер закрутился, я оказался в компании не только доктора Батареи, но и детского черепа, жертвы невежества и убийственных технологий. Я помнил об этом физическом объекте, перекатывавшемся в коробке, когда мы выехали со стоянки на дорогу и когда мы проезжали через контрольный пункт Дарвина, я помнил о нем, ощущал историческую суть как «зло».

Батарея, слава богу, не знал, какой запрет мы нарушали. Он лежал тихо под одеялом, исполняя роль спящего напарника-водителя.

Вскоре я следовал за воронками фар на пустом асфальте, приоткрывая завесу темноты, пока рваный край горизонта не появился на востоке.

Обворожительная миссис Боббсик бормотала во сне. Доктор Батарея пел, мягко, с достаточной уверенностью, казалось, чтобы поднять солнце из песка и прогнать тени с равнины.

Если определение пустыни (И он вырывается вперед) – это зона, где выпадает меньше 9,75 дюйма осадков в год, то была еще не пустыня, но почва красная, кустарник редкий, а горизонт очень-очень далекий. Впереди нас ждут суровые условия, стиральные доски, бычья пыль, твердые породы, но сейчас наши единственные враги – гипнотическая волнистая поверхность асфальта, да склонность заблудившихся бычков укладываться на дороге в тени облаков.

Рассеянность была опасна, и, конечно, я неизбежно пал ее жертвой. Я уже был одурманен бессонницей и некой экзистенциальной легкостью, в которой мое «Я» слетело с меня, словно тень.

Конечно, мне не требовался сертификат, чтобы доказать невеждам, что я немец. Основы моей жизни не так легко пошатнуть, но, как на промокшем склоне холма после дождя, я чувствовал скользкую опасность. Но все должно обернуться хорошо, чувствовал я. Доберемся до Кэтрин, затем до Брума. Каждая миля приближала нас к стабильности. Этот ландшафт никогда не станет моим, да я бы этого и не хотел. Мои драгоценные детские карты показывали немецкую деревню на каждой восьмой дюйма, а здесь я вел машину двести миль, не встретив ни одной живой души. Я не мог даже вообразить, где этой душе отдохнуть, поспать, поесть. Легко сказать, как часто повторяла моя бабушка, что черные жили охотой на кенгуру, но часто ли тут увидишь кенгуру, и кто мог есть эту сухую траву и узловатые деревья с их серыми ветвями и жесткими листьями?

Песни доктора Батареи не приносили мне успокоения. Всякий раз, как я думал, что он устал, он заводил снова, делая паузы лишь в моменты особого резонанса, которые ощущались как разбалансированное колесо, но были вызваны следом чужих шин «с развитым профилем». После финальной неистовой трели он нагнулся вперед и положил руки в шрамах на мое сиденье.

Он хотел знать, едем ли мы в Куомби-Даунз.