система, тем легче ее сломать, – заметила Галя в ответ на рассказ подруги, на каникулы приехавшей домой навестить родных.

Та жила с мужем в другом городе, раз в год и встречались.

Подруга продолжала.

– А она все за свое. Возьми ее мужа, да возьми, хоть на временную работу. Мой сначала не соглашался, потому как с родственниками только свяжись, да и Костя дурной этот.

– Ну и что? Уломала?

– Уломала. Посадил он его в отдел, и что же? Через неделю приходит и говорит: «Не могу в таких условиях работать. Начальник слишком давит».

Галя нарочито удивленно приподняла бровь.

– Ты посмотри.

– А еще говорит: рабочий день у вас с восьми, мне это не подходит.

– Вот и делай доброе дело.

– А у тебя как? – спросила подруга.

– Ничего. Все по-прежнему.

– Все живы?

– Живы.

– А я, когда приехала, бабка моя и говорит: «У меня уже такой возраст, что и дверью меня прищемить можно».

– Не обращай внимания, это у всех в старости.

– Каждый кусочек хлеба считает. Мы у нее остановились. У матери места нет, так я думаю теперь, что лучше бы в гостинице остановились, чем у бабки, а вроде отношения у меня с ней всегда хорошие были, а теперь как белены объелась: кран лишний раз не открывай, плиту сто раз перед уходом проверь, вечером уйдем к себе, стучится к нам, спрашивает: «А что вы там делает?». Представляешь?

– Это от одиночества. Одиноко ей, вот она к вам и врывается, а сказать не может.

Подруга вздохнула.

– Да я понимаю, но сил терпеть никаких нет. Неужели мы в старости такие же будем?

– А как же, – невесело согласилась Галина.

~

Баба Дуня скучала. Дома никого не было. Сына вызвали на аварию, Галка ушла гулять, а Татьяна была у матери. Все разбежались по углам, как тараканы, и приласкать некого. А ласки хотелось. Тепла…

Она уж думала о том, чтобы закончить все одним махом. Однажды взяла лупу, стала читать о таблетках. Запуталась. Потом решила просто их не пить. Но смерть не приходила, а голова болела мочи нет, и не всегда удавалось добежать до туалета. С ведром у кровати ночевала.

Так что не попустил бог… Хоть и грешила она порой, гадала на картах, а в бога верила. Мать ее, та вообще строгой веры была, тем, может, и держалась. Молча все горести сносила, не жаловалась, больше на лодырей да бездельников ругалась. «Трудно? А чай родиться на свет нетрудно было? Давай, шевели граблями-то», – понукала всех от мала до велика – и слушались. Такой голос у нее был, командный.

А она вот сидела сейчас у окна, бездельничала, думала, как завтра день провести. Под вечер глаза видели совсем плохо, все предметы будто отодвигались, скрывались за песочной пленкой, но зато сердце редко болело. Сердце-то у нее крепкое было, мамино. Доктор тогда так и сказал: «Пожила бы еще, кабы не горе. Сердце-то у нее крепкое было, как случилось?». А что тут не понять?..

Баба Дуня помнила, как мать велела ей воды нагреть, ноги попарить, расчесала волосы, заплела их в жидкие косички, рубаху новую надела, легла и замолчала. Даже не молилась в ту ночь. Одну молитву перед сном у иконы прочитала и все. Железной воли была человек, а жить не захотела.

Баба Дуня содрогнулась всем телом, представив, что лишилась своего единственного сына. Нет, тогда и жить на старости лет не стоит, чтобы детей хоронить. Галка-то ей о Татьяне почти сразу по секрету сказала, чтобы не обижалась, что шепчутся все о чем-то за ее спиной.

– Ты только никому не говори, особенно бабе Ире. Еще неизвестно ничего, может, обойдется.

– Что ж я, не понимаю, что ли, – обиделась тогда баба Дуня.

Потом выдумали, что Татьяну отправили на курсы учиться. Но она недолго в больнице полежала. Здесь, в городе, все современное, все быстро делали. Не то, что у них в деревне, там разве найдешь кого?

«Здравствуй, друг мой дней суровых, наконец-то я добралась до тебя и пишу письмо. Нынче погода плохая, гнетет и давит во все дырки. Я ждала, ждала от тебя письма – и ничего нет. Что-нибудь случилось серьезное? Береги себя. Ты нужна Лене, Наташе. Как, кстати, они живут? Наверняка, ты все так же опекаешь их. А иначе и не может быть. Редко, когда мать отказывается от своих детей. Как Авдотья? Все ли у нее нормально? Она уже за сто перешагнула? Часто ли ты с ней видишься? Как ваш Сашка? Знаешь ли ты о смерти Петьки Хромого, того, что купил мой дом? Думаю, что знаешь, поэтому не буду об этом писать. Это не из приятных моментов письма. Мне самой написала его жена, молодец.

У меня все хорошо. Можно сказать, даже отлично. Так отлично, что и умирать не хочется. Хотя мне кажется, смерть не раз приходила в разведку.

Про Татьяну я тебе писала. Вроде все у нее зажило. Все благополучно. Иван мой совсем заработался. Редко его вижу. Как твоя Танюша? Смешно, что про твою жизнь узнаю не от тебя, а от кого-нибудь.

Передавай всем привет, Лене, Наташе, Анне, Саше, Тане, Зое, Антону и всем-всем. Напиши, какие у твоих старших внуков дальнейшие планы, которые наверняка будут связаны с тобой.

Что-то Марфида мне давно не писала. Может быть, обиделась, что ее с днем рождения не поздравила, а я, дура слепая, конверты старые выбросила и ее адрес прихватила. Не хочу, чтобы после моей смерти хлам оставался. Так ты мне напиши ее адрес и ей напиши, буду ждать.

Ну вот и все. Напиши о себе хоть одну страничку. Жду. Будь здорова. Сама знаешь, что делать. Обязательно напиши ответ, и я буду знать, что ты еще не забыла меня. Неплохо было бы, если бы на нашем крыльце старом сидеть, чаек с молоком пить да в дурака играть.

Твоя сестра Дуня».

~

– А кто вино допил? – громко возмутилась Татьяна.

Отец с дочерью переглянулись.

– Не я, – ответил Иван.

– Тогда ты что ли? – накинулась Татьяна на дочь.

– Нет, – мотнула та головой.

– Бессовестные. Я сидела у матери, думала, приду, ты мне коктейль сделаешь, а вы…

– Давай сделаю. Откроем новую бутылку.

Муж встал с дивана и направился к холодильнику.

– Не хочу уже.

– А мы будем. Галя, спроси бабушку, она мороженое будет?

– Конечно, – отозвалась внучка. – Баб, ты же будешь мороженое?

Матери коктейль принесли отдельно в ее комнату. Она демонстративно ушла