Потом, как по команде, начинается птичий град. С небес падают пернатые тела. Река вздымается от тысяч мертвых птиц, летящих в воду. Они и в лодку валятся, бьют по голове, по рукам, снова и снова.

По щекам струится птичья кровь, хоть на вкус ее пробуй.

«Ты и запах чувствуешь. Запах гибели. Запах смерти. Запах разложения. Небо рушится. Небо падает. Небо мертво».

Мэлори зовет детей, но Мальчик сам пытается что-то ей сказать.

– Ривербридж, – говорит он. – Шиллингем, двести семьдесят три… Меня зовут…

– Что?!

Мэлори подается вперед и припадает ухом к губам Мальчика.

– Ривербридж, – повторяет он. – Шиллингем, двести семьдесят три. Меня зовут Том.

Раненая, сжимающая повязку, Мэлори выпрямляет спину.

«Меня зовут Том».

Птичьи трупы колотят ее тело, с глухим стуком падают в лодку.

Мэлори не до них. Она думает о Томе.

«Привет! Я звоню из Ривербриджа, Шиллингем, дом двести семьдесят три. Меня зовут Том. Вы ведь понимаете, как я рад дозвониться до вашего автоответчика. Это значит, у вас есть электричество. У нас тоже есть…»

Мэлори качает головой.

нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет

– Нет!

Мальчик услышал его первым. Голос Тома. Его сообщение проигрывалось снова и снова. Как сигнализация, активированная движением. Для нее, для Мэлори, на случай если она решит сплавиться по реке. Когда бы ни настал этот день. Том, милый Том говорил здесь все эти годы. Том пытался установить контакт, пытался наладить связь. Пытался построить мост между жизнью у них в доме и лучшей жизнью в другом месте.

«Его голос использовали, потому что он тебе знаком. Вот в чем дело, Мэлори».

«Тогда и открывай глаза».

Зелена ли сейчас трава? Ярки ли листья? Красна ли птичья кровь, растекающаяся по реке?

– Мама! – зовет Мальчик.

«Маме нужно открыть глаза, – хочет сказать Мэлори. – Маме нужно посмотреть».

Птицы обезумели.

– Мама! – снова зовет Мальчик.

– В чем дело, Мальчик? – отзывается Мэлори, едва узнавая свой голос.

– Здесь кто-то есть! Прямо здесь, с нами!

Лодка останавливается.

Кто-то ее остановил.

Мэлори слышит, как в воде рядом с ними кто-то движется.

«Это не зверь, – думает Мэлори. – И не Гари. Это то, от чего ты пряталась четыре с половиной года. Это существо, которое не позволяет тебе снять повязку».

Мэлори готовится.

Слева по борту в воде что-то есть. Оно в считаных дюймах от ее руки. Птичий крик отдаляется. Ощущение такое, что в безумном порыве птицы улетают все выше, к самому концу небес.

Мэлори чувствует рядом с собой чье-то присутствие.

Птицы все тише, все выше. Улетают. Исчезают.

Послание Тома звучит снова и снова. Вокруг лодки плещет река.

Мэлори кричит: с нее стягивают повязку.

Она не шелохнется.

В дюйме от ее закрытых глаз повязку отпускают.

Она слышит дыхание твари? Это она? Она?

«Том, – думает она, – Том дает мне сигнал».

Эхо разносит его голос по реке. В нем надежда. В нем жизнь.

«Том, сейчас мне придется открыть глаза. Пожалуйста, поговори со мной. Скажи, что мне делать. Том, мне нужно открыть глаза».

Его голос доносится с небес. Он как солнце, как единственный светоч во мраке.

Повязку тянут прочь от лица Мэлори. Узел давит на затылок.

«Том, мне нужно открыть глаза».

И вот…

…Глаза открыты.

Мэлори садится в кровати, стискивает живот и лишь тогда понимает, что громко стонет. Постель насквозь промокла. В комнату врываются двое мужчин. Для Мэлори происходящее столь нереально (У меня будет ребенок? Ребенок? Я была беременна?), столь пугающе (Где Шеннон? Где мама?), что она не сразу узнает Феликса и Джулса.

– Мать твою! – вырывается у Феликса. – Олимпия уже наверху. У нее началось пару часов назад.

«Где наверху? – недоумевает Мэлори. – Где наверху?»

Мужчины осторожно помогают ей пересесть на край кровати.

– Ты готова? – с тревогой спрашивает Джулс.

Мэлори молча смотрит на него. Брови нахмурены, лицо порозовело.

– Я спала, – отвечает она. – Я просто… Феликс, наверху – это где?

– Она готова, – говорит Джулс и улыбается, стараясь успокоить Мэлори. – Вижу, что ты готова, Мэлори. Выглядишь прекрасно.

– Наверху… – начинает Мэлори, но Феликс не дает закончить.

– Мы поднимемся на чердак. Том говорит, это самое безопасное место в доме. Ну, если что-то случится. Только ничего плохого не случится. Олимпия уже там. У нее началось пару часов назад. С ней Том и Шерил. Не беспокойся, Мэлори, мы сделаем все, что можем.

Мэлори не отвечает. Чувство, что кто-то рвется из тебя наружу, самое невероятное и ужасное на свете. Джулс и Феликс берут ее под руки, ведут сначала в коридор, потом в глубину дома. С чердака уже спустили стремянку. Джулс и Феликс не дают упасть, а Мэлори смотрит на одеяла, которыми завесили окна в конце коридора. Интересно, какое сейчас время суток? Вечер следующего дня или прошла неделя?

«Я рожаю? Сейчас?»

Феликс и Джулс помогают взобраться по старой лестнице. Она слышит голос Олимпии, слышит мягкий голос Тома, который ее успокаивает: «Дыши! Не волнуйся! Ты справишься».

– Может, все пройдет более-менее нормально, – говорит Мэлори (слава богу, ей помогают взбираться по скрипучим ступенькам). – Может, все пройдет, как я ожидала.

Просторный чердак освещает одна-единственная свеча. Олимпия лежит на полотенце, расстеленном на полу. Рядом с ней Шерил. Колени у Олимпии подняты, ниже пояса тело покрыто простыней. Джулс помогает Мэлори опуститься на другое полотенце, лицом к Олимпии. К Мэлори подходит Том.

– Ах, Мэлори! – сбивчиво лепечет Олимпия, корчится и бьется. – Я так рада, что ты здесь!

Мэлори почти без сознания. Кажется, это сон: за коленями, обернутыми простыней, она видит Олимпию точно в такой же позе, как у нее самой.

– Олимпия, ты давно здесь?

– Не знаю. По-моему, целую вечность.

Феликс разговаривает с Олимпией, осторожно спрашивает, что ей нужно, потом бежит вниз по лестнице выполнять просьбу. Том напоминает Шерил, что главное – чистота. Мол, для рожениц ничего важнее нет. У них есть свежие простыни и полотенца, антисептик для рук, который Том принес из своего прежнего жилища, и два ведра колодезной воды.