оказался неверен. Основная роль в изменчивости формы головы принадлежит генам, а не среде. Вдобавок, и признак, привлекший особое внимание Ф. Боаса, был далеко не самым удачным. Сейчас трудно даже понять, почему в начале ХХ в. головной указатель вызывал столь пристальный интерес. Уже давным-давно никто не придает ему большого значения в антропологических исследованиях, ведь он действительно способен довольно быстро изменяться в однородном населении. Правда, все-таки не так быстро, как казалось Ф. Боасу, и под воздействием генетических факторов, а не факторов среды. Но все равно использовать этот признак можно лишь для классификации близкородственных групп. Сейчас в распоряжении антропологов есть десятки информативных признаков, которые не подвержены столь быстрым изменениям, а потому позволяют устанавливать отдаленное родство и прослеживать пути древних миграций.

Но американские антропологи, видимо, опасаясь обвинений в старомодности или, еще того хуже, в расизме, сделали решительный шаг от истории к биологии. Величественный, но так и не осуществленный боасовский проект реконструкции северо-тихоокеанского «моста народов» был похоронен, зато злополучная работа про иммигрантов стала Библией, настольной книгой. В моду вошли современные направления, изучающие в боасовском духе воздействие среды на человеческий организм. Примеры такого воздействия неисчислимы, особенно в физиологии. Эти исследования очень актуальны, они тесно связаны с медициной и в огромной степени расширяют наши познания в области биологии человека. Обнаруживается все больше признаков, подверженных влиянию среды (не только ее непосредственному воздействию на фенотип, но также и опосредованному, через естественный отбор и гены).

Беда лишь в том, что именно эти признаки для этнической антропологии бесполезны. Причина очень проста: чем сильнее среда влияет на тот или иной признак, тем более вероятно, что он будет независимо возникать в сходной среде у неродственных групп, и, следовательно, тем менее он ценен для выяснения родства народов. Иными словами, исторические реконструкции должны строиться в первую очередь на признаках, в минимальной степени подверженных влиянию среды.

Однако американские антропологи под влиянием Ф. Боаса, похоже, утратили интерес к историческим реконструкциям. Увлекшись поисками зависимости антропологических признаков от среды, некоторые из них, по сути, уверовали в беспредельную способность человеческого тела меняться под влиянием внешних условий. Есть в США серьезные ученые, которые до сих пор верят, например, в то, что различие в строении черепа современных людей и неандертальцев вызвано ослаблением нагрузки на жевательный аппарат. Отпала необходимость использовать зубы в качестве орудий ― вот и превратились неандертальцы в людей современного типа. В российской (да и вообще в европейской) науке столь наивные взгляды высказывались последний раз примерно полвека назад, да и то не антропологами, а гуманитариями ― археологами и философами. А впрочем, это как посмотреть. Мы, с нашей европейской колокольни, считаем подобное наивностью и анахронизмом; американцы же уверены, что именно они стоят на современной, заложенной Ф. Боасом, научной платформе, а те, кто продолжают верить в постоянство расовых признаков (и вообще в расы) ― люди безнадежно отсталые.

Короче говоря, молодая наука ― биология человека ― в США развивалась очень бурно, но при этом все больше и больше теснила свою старшую сестру ― этническую антропологию, которая у нас всегда считалась наукой не только биологической, но и исторической. Как на беду, последняя крупная попытка создать общую классификацию человеческих рас была сделана Карлтоном Куном, книги которого ― «Происхождение рас» (1963) и «Современные человеческие расы» (1965) ― справедливо пользуются не очень хорошей репутацией из-за привкуса расизма, столь характерного для старой американской науки. Ничего нового про индейцев мы из этих книг не узнали.

Другой из последних патриархов американской этнической антропологии, Уильям Хауэлс, хоть и был лишь четырьмя годами младше К. Куна, но по стилю научного мышления принадлежал уже к новой эпохе. В 70-80-е гг. ХХ в. он попытался классифицировать человеческие группы более строго ― на основании измерений черепа, с помощью компьютера и современных статистических методов. Но, увы, математика мало что дала, возможно потому, что групп было привлечено недостаточно, а возможно и потому, что подход был слишком формальным. Индейцы оказались ближе всего к европейцам и полинезийцам, эскимосы ― в одном случае к бурятам, в другом к полинезийцам.

Исследователи из группы крупнейшего генетика Луиджи Кавалли-Сфорца заново обработали данные У. Хауэлса с целью исключить влияние климата на краниометрические признаки. Оказалось, что, если это сделать, индейцы группируются уже не с европейцами, а с монголоидами, австралоидами и айнами. Все они вместе образуют восточный ствол человечества. У нас еще раньше о восточном расовом (вернее, надрасовом) стволе писали А. А. Зубов (на основании одонтологических признаков) и В. П. Алексеев.

О принадлежности индейцев к восточному надрасовому стволу свидетельствуют и данные генетики, которые мы обсудим позже. Видимо, «европеоидность», свойственная индейским лицам, ― мнимая, она не свидетельствует о родстве с европейцами, так как могла независимо возникнуть под воздействием отбора в условиях холодного климата. Биология человека говорит именно об этом. Как экспериментально установил американский специалист по физиологической антропологии А. Стигмэн, сильно профилированные лица европейцев меньше охлаждаются на морозе, чем плоские лица монголоидов, а значит, отбор в условиях холода работает на усиление профилировки. У неандертальцев, которые в течение десятков тыс. лет жили в приледниковом климате, лицо было еще более резко профилированно, чем у нас (потому некоторые антропологи ошибочно считали их прямыми предками европейцев). Нет, все-таки биология человека ― не противник, а союзник исторической антропологии! Союзник, но не замена.

В самом деле, сразу возникает вопрос: а как же якуты, тунгусы, чукчи, эскимосы и прочие монголоиды Крайнего Севера? Как согласуется их плосколицесть с максимально суровым климатом, в котором они обитают? Поскольку физиолог на такой вопрос едва ли сумеет ответить, антропологу приходится обращаться за объяснениями уже не к биологии, а к истории. Быть может, центр плосколицести в древности находился не в Сибири, а в более южных районах Азии, например в Китае? Быть может, люди с плоскими лицами пришли на север сравнительно поздно и времени на адаптацию у них было недостаточно? Такую идею по отношению к тунгусам (вероятно, самым плосколицым людям в мире) защищал в свое время С. М. Широкогоров ― русский антрополог и этнограф, который после революции жил и работал в Китае.

Правда, эскимосы заселили западную часть своего нынешнего ареала (район Берингова пролива) очень давно: культурная преемственность прослеживается здесь на протяжении многих тысячелетий. Но как раз эскимосы несколько менее плосколицы, чем народы континентальной Сибири, и при исключении влияния климата определенно объединяются по строению черепа не с бурятами, а с полинезийцами. Новозеландский антрополог Ф. Хаутон назвал это странное объединение «тихоокеанским парадоксом» (чем