— Потише, писатель. Элайджа Стерн — влиятельный человек из богатейшей семьи. Он очень силен. Из тех, к кому прокурор без веских улик вязаться не будет. Что у вас против него, кроме вашей свидетельницы, которая в те времена была еще девчонкой? Сегодня ее показания ничего не стоят. Нужны веские факты, доказательства. Я перерыл все отчеты полиции Авроры: там нет ни слова ни о Гарри, ни о Стерне, ни об этом Лютере Калебе.

— Мне Нэнси Хаттауэй показалась человеком, заслуживающим доверия…

— Не спорю, просто я не вполне доверяю воспоминаниям, которые всплывают через тридцать лет, писатель. Я попытаюсь разобраться в этой истории, но чтобы всерьез заняться Стерном, мне нужны доказательства. Я не собираюсь рисковать своей задницей, вызывая на допрос человека, который играет в гольф с губернатором, и не имея при этом что ему предъявить.

— Ко всему прочему, Келлерганы переехали из Алабамы в Аврору по какой-то вполне конкретной причине, но о ней никто ничего не знает. Отец говорит, они искали более здоровое место, но Нэнси Хаттауэй сообщила, что Нола упоминала некое событие, которое случилось, когда она с семьей жила в Джексоне.

— Гм. В общем, надо во всем этом покопаться, писатель.

* * *

Я решил не говорить Гарри про Элайджу Стерна, пока у меня не будет более весомых доказательств. Зато я позвонил с этой новостью Роту: мне казалось, что подобное обстоятельство может сыграть решающую роль в защите Гарри.

— У Нолы Келлерган была связь с Элайджей Стерном? — поперхнулся он.

— Именно так. Сведения из надежного источника.

— Отличная работа, Маркус. Вызовем Стерна в зал суда, предъявим ему обвинение и перевернем ситуацию. Представляете, какие рожи будут у присяжных, когда Стерн, поклявшись на Библии, начнет делиться с ними пикантными подробностями своих утех с малюткой Келлерган?

— Пожалуйста, ничего не говорите Гарри. До тех пор, пока я не разузнаю о Стерне поподробнее.

В тот же день после обеда я отправился в тюрьму; Гарри подтвердил слова Нэнси Хаттауэй.

— Нэнси Хаттауэй говорила про побои, которые терпела Нола.

— Ох, Маркус, эти побои, это ужасная история…

— Еще она сказала, что в начале лета Нола была очень печальная и задумчивая.

Гарри грустно кивнул:

— Когда я попытался оттолкнуть Нолу, я сделал ее очень несчастной, и это привело к страшным бедам. В те выходные после Дня независимости и нашей с Дженни поездки в Конкорд я был совершенно оглушен своим чувством к Ноле. Мне надо было в обязательном порядке отдалиться от нее. Поэтому в субботу, 5 июля, я решил не ходить в «Кларкс».

И пока я записывал рассказ Гарри о катастрофических выходных 5 и 6 июля 1975 года, мне стало ясно, что «Истоки зла» — это подробное описание его романа с Нолой, с отрывками из их подлинной переписки. Значит, Гарри никогда ничего не скрывал: он с самого начала признался всей Америке в их невозможной любви. В конце концов я даже перебил его:

— Гарри, но ведь все это есть в вашей книге!

— Все, Маркус, все. Но никто никогда не пытался понять. Все писали всякие умные анализы текста, говорили про аллегории, символы и фигуры стиля, а я даже смысла их не понимаю. Тогда как все, что я сделал, — это написал книгу о Ноле и о себе.

Суббота, 5 июля 1975 года

Четыре часа утра. На улицах города не было ни души, только его шаги гулко отдавались в тишине. Он думал только о ней. С тех пор как он решил больше с ней не встречаться, у него пропал сон. Он внезапно просыпался до рассвета и больше не мог уснуть. Тогда он натягивал спортивный костюм и отправлялся бегать. Бежал по пляжу, гонялся за чайками, подражал их полету и мчался дальше, к Авроре. Добрых пять миль между нею и Гусиной бухтой он проносился стрелой. Обычно он пересекал город из конца в конец и делал вид, будто убегает в Массачусетс, а потом садился на Гранд-Бич и смотрел на восход солнца. Но в то утро, оказавшись в квартале Террас-авеню, он остановился отдышаться и немного прошелся между рядами домов, обливаясь потом; в висках стучала кровь.

Он миновал дом семейства Куинн. Вчерашний вечер с Дженни точно был самым скучным в его жизни. Дженни — потрясающая девушка, но с ней он не мог ни смеяться, ни мечтать. Мечтать он мог только с Нолой. Он пошел дальше, вниз по улице, и оказался перед запретным домом — домом Келлерганов, там, где накануне высадил плачущую Нолу. Он изо всех сил напускал на себя холодность, чтобы она поняла, но она не поняла ничего. Спросила: «Почему вы так поступаете со мной, Гарри? Почему вы такой злой?» Он думал о ней весь вечер. Во время ужина в Конкорде даже отлучился на минуту, чтобы позвонить из телефонной кабины. Попросил телефонистку соединить его с Келлерганами из Авроры, Нью-Гэмпшир, и, едва услышав звонок, повесил трубку. Когда он вернулся к столу, Дженни спросила, все ли с ним в порядке.

Застыв на тротуаре, он всматривался в окна, пытаясь угадать, в какой комнате она спит. Н-О-Л-А. Милая Нола. Он стоял долго. Вдруг ему послышался какой-то шум; он хотел отойти подальше, но налетел на железные мусорные баки, и они со страшным грохотом опрокинулись. В доме зажегся свет, и Гарри бросился бежать со всех ног; вернувшись в Гусиную бухту, он уселся за письменный стол и попытался писать. Начало июля, а он до сих пор так и не начал свой великий роман. Что с ним будет? Придется вернуться к своей горемычной жизни. Он никогда не станет писателем. Он вообще никем не станет. Первый раз в жизни ему пришла мысль о самоубийстве. Около семи утра он уснул прямо за столом, уткнувшись в свои перечерканные, разорванные черновики.

В половине первого в служебном туалете «Кларкса» Нола плеснула в лицо водой, чтобы не так заметны были ее покрасневшие глаза. Она проплакала все утро. Сегодня суббота, а Гарри нет. Он больше не хочет ее видеть. Субботы в «Кларксе» — это были их свидания; и вот он впервые не пришел. Проснувшись, она была еще полна надежды: он придет, попросит прощения за то, что был такой злой, и она его, конечно, простит. Мысль, что она снова его увидит, привела ее в хорошее настроение; собираясь на работу, она даже чуть-чуть нарумянилась, чтобы ему понравиться. Но за завтраком мать обрушилась на нее с суровыми упреками:

— Нола, я хочу знать, что ты от меня скрываешь.

— Я ничего не скрываю, мама.

— Не лги матери! Думаешь, я ничего не замечаю? Дурочкой меня считаешь?

— О нет, мама! Я ничего такого не думаю!

— Думаешь, я не вижу, что тебя вечно нет дома, что ты вся из себя веселая, что ты красишься?

— Мама, я ничего дурного не делаю. Честное слово.

— Думаешь, я не знаю, что ты ездила в Конкорд с этой маленькой распутницей Нэнси Хаттауэй? Ты гадкая девочка, Нола! Мне за тебя стыдно!

Преподобный Келлерган вышел из кухни, направился в гараж и запер дверь. Как всегда во время ссор: он не желал ничего знать. И включил свой проигрыватель, чтобы не слышать ударов.