— Мама, честное слово, я не делаю ничего дурного, — повторила Нола.

Луиза Келлерган оглядела дочь со смесью брезгливости и презрения. Потом усмехнулась:

— Ничего дурного? Ты знаешь, почему мы уехали из Алабамы… Знаешь почему, да? Или хочешь, чтобы я тебе память освежила? Ну-ка иди сюда!

Она схватила Нолу за руку и потащила в ее комнату. Заставила раздеться и смотрела, как та дрожит от страха в нижнем белье.

— Ты почему носишь лифчик?

— Потому что у меня грудь, мама.

— У тебя не должно быть груди! Ты еще слишком маленькая! Сними лифчик и подойди сюда!

Нола сняла лифчик и, голая, приблизилась к матери. Та взяла с ее парты железную линейку и, оглядев дочь с головы до ног, замахнулась и ударила линейкой по ее соскам. Била с силой, долго, и когда та корчилась от боли, приказывала ей стоять смирно, а то получит еще. Избивая дочь, Луиза повторяла: «Нельзя лгать матери. Нельзя быть гадкой девочкой, понятно? Хватит считать меня дурой!» Из гаража доносился джаз, звучавший на полную мощность.

У Нолы хватило сил пойти в «Кларкс» только потому, что она знала: там будет Гарри. Он единственный давал ей силы жить, и она хотела жить для него. Но он не пришел. В расстройстве и смятении она все утро проплакала, спрятавшись в туалете. Поднимала блузу, смотрела в зеркало на свои истерзанные груди: они были все в синяках. И она говорила себе, что мать права: она гадкая уродина, потому-то Гарри и не хочет больше ее видеть.

Внезапно в дверь постучали. Это была Дженни:

— Нола, ты что там делаешь? В ресторане битком! Иди к клиентам!

Нола в панике открыла дверь: наверно, Дженни вызвали другие официантки и нажаловались, что она просидела все утро в туалете. Но Дженни зашла в «Кларкс» случайно. Вернее, в надежде застать Гарри. А войдя, обнаружила, что обслуживание застопорилось.

— Ты плакала? — спросила Дженни, увидев несчастное лицо Нолы.

— Я… Я плохо себя чувствую.

— Умойся и выходи в зал. Я тебе помогу, пока наплыв. На кухне паника.

После полудня, когда в ресторане вновь воцарился покой, Дженни налила Ноле лимонаду, чтобы ее утешить.

— Выпей, — ласково сказала она, — тебе станет лучше.

— Спасибо. Ты скажешь своей маме, что я сегодня плохо работала?

— Не волнуйся, не скажу. У всех бывают минуты уныния. Что у тебя случилось?

— Несчастная любовь.

Дженни улыбнулась:

— Да ладно, ты еще такая юная! Как-нибудь встретишь хорошего человека.

— Не знаю…

— Ну-ну, перестань. Улыбайся жизни! Вот увидишь, все придет. Представь, совсем недавно я была в таком же положении, как и ты. Чувствовала себя несчастной и одинокой. А потом в город приехал Гарри…

— Гарри? Гарри Квеберт?

— Да! Он такой замечательный! Послушай… Все еще неофициально, я не должна тебе говорить, но мы же все-таки подружки, правда? И я так счастлива, что могу кому-то сказать: Гарри меня любит. Он любит меня! Он пишет про меня тексты о любви. Вчера вечером он возил меня в Конкорд на праздник в честь Дня независимости. Это было так романтично!

— Вчера вечером? Разве он там был не со своим издателем?

— Говорю тебе, он был со мной! Мы смотрели фейерверк над рекой, это было чудесно!

— Значит, Гарри и ты… Вы… Вы вместе?

— Да! О, Нола, ведь ты рада за меня, да? Только никому не говори. Не хочу, чтобы все знали. Ты же знаешь, каковы люди: сразу начинают завидовать.

Нола почувствовала, как у нее сжалось сердце; ей вдруг стало так больно, что захотелось умереть: значит, Гарри любит другую. Любит эту Дженни Куинн. Все кончено, он больше ее не хочет. Он даже нашел, кем ее заменить. Голова у нее шла кругом.

В шесть часов, закончив смену, она ненадолго зашла домой, а потом отправилась в Гусиную бухту. Машины Гарри на месте не было. Куда он мог уехать? С Дженни? От одной этой мысли ей стало еще больнее; она изо всех сил сдерживала слезы. Поднялась на несколько ступенек, ведущих под маркизу, вынула из кармана конверт и засунула в дверной проем. В конверте лежали две фотографии, сделанные в Рокленде: на одной — стая чаек на берегу моря, на другой — они вдвоем во время их пикника. И еще там было короткое письмо, несколько строк, написанных на ее любимой бумаге:

Милый Гарри!

Я знаю, что Вы меня не любите. Но я Вас буду любить всегда. Посылаю Вам фото птиц, которых Вы так хорошо рисуете, и наше фото, чтобы Вы никогда меня не забывали.

Я знаю, что Вы не хотите меня видеть. Но хотя бы напишите. Просто один раз. Просто несколько слов, чтобы у меня осталась память о Вас.

Я Вас никогда не забуду. Вы самый необыкновенный человек, какого я встречала в жизни.

Я люблю Вас навеки.

Она со всех ног бросилась прочь. Спустилась на пляж, сняла сандалии и побежала по воде, как бежала в тот день, когда встретила его.

Из романа Гарри Л. Квеберта «Истоки зла»

Письма начались после того, как она оставила ему записку на дверях дома. Любовное письмо, чтобы сказать все, что чувствует к нему.

Мой милый!

Я знаю, что Вы меня не любите. Но я Вас буду любить всегда.

Посылаю Вам фото птиц, которых Вы так хорошо рисуете, и наше фото, чтобы Вы никогда меня не забывали.

Я знаю, что Вы не хотите меня видеть. Но хотя бы напишите. Просто один раз. Просто несколько слов, чтобы у меня осталась память о Вас.

Я Вас никогда не забуду. Вы самый необыкновенный человек, какого я встречала в жизни.

Я люблю Вас навеки.

Он ответил несколько дней спустя, когда набрался смелости ей написать. Писать — это был пустяк. Писать ей — целая эпопея.

Моя милая!

Как Вы можете говорить, что я не люблю Вас? Вот Вам слова любви, вечные слова, они идут из самых глубин моего сердца. Слова, чтобы сказать, что я думаю о Вас каждое утро, когда просыпаюсь, и каждый вечер, когда ложусь спать. Ваше лицо запечатлелось во мне, когда я закрываю глаза, то вижу Вас перед собой.

Еще сегодня я стоял на заре перед Вашим домом. Должен признаться: я делаю это часто. Я искал Ваше окно, света нигде не было. Я представлял себе Вас, спящую как ангел. Потом я видел Вас и любовался Вами, Вашим красивым платьем с цветами, оно Вам так идет. Вы казались немного грустной. Зачем Вы грустите? Скажите мне, и я стану грустить вместе с Вами.

P. S. Пишите мне по почте, так надежнее.

Я так Вас люблю. Каждый день, каждую ночь.

Мой милый!