А ну-ка, пооглянемся, а ну-ка, поприкинем — сколько у вас друзей-приятелей, способных на такое самоотречение?

Много насчитали?

Вот то-то, ребята, и оно!

В этом месте Автор почувствовал острую необходимость прервать плавное повествование и немедленно, всеми доступными ему средствами осудить зловредный поступок Ошеверова.

Мало того, что он похитил государственного окуня в весьма крупных размерах, теперь мы знаем, почему в Москве так трудно с мороженой рыбой, Ошеверов нарушил и Указ о борьбе с пьянством. Ведь подумать только — за тысячи километров он вез этот отвратительный напиток, это зелье, растворяющее человеческую личность и препятствующее нашему движению. Да, можно выпить с друзьями по стакану сухого вина, но при этом должно твердо знать, что совершается нечто безнравственное, что самым пагубным образом отразится и на нашем здоровье, и на умственных способностях наших детей, и на вышеупомянутом движении.

Автор заложил в машинку новую страницу, сжал зубы и даже поворочал желваками, пытаясь вызвать в себе праведный гнев против Ошеверова. Гнев возникал, но недостаточный. Тогда он, обхватив голову руками и вперившись взглядом в стенку перед собой, принялся вспоминать разные случаи из своей жизни, которые помогли бы ему впасть в неистовство.

Вспомнилось, как в камере хранения аэропорта Внуково у него похитили фотоаппарат «Киев», с которым Автор прошел Сахалин и Курилы, Крым и Иссык-Куль... Очень было жаль. Проклял воров, пожелал им подавиться всем, что они купят на вырученные деньги, смерти ворам пожелал — так был зол и свиреп. Пропажа обнаружилась, когда самолет с Автором на борту уже был в воздухе, и только это обстоятельство спасло жизнь тому хилому, пьяному созданию с небритыми щеками и нахальным взглядом, который принимал вещи в камере хранения и спер, спер фотоаппарат, воспользовавшись доверчивостью Автора, его любовью к людям. Этот тип не знал, что доверчивость и любовь могут толкнуть Автора и на самое страшное, и толкали... Везучим гад оказался.

Потом Автор с гневом вспомнил молодую цыганку на автовокзале в городе Никополе, которая нагло обманула его на целый рубль — пообещала сказать, как его зовут и не сказала. Взяла рубль и ушла. Ушла, злодейка, подметая пыль и окурки длинным подолом. Обернулась, засмеялась весело, дескать, дурак ты, и больше никто, и нет тебе другого имени. И забыла об Авторе. Вызывая в себе колдовские силы и с их помощью переносясь в тот год и в тот город, на замызганную базарную площадь у автовокзала, Автор видит странного субъекта в коротком плаще, в выгоревшей застиранной беретке и с фотоаппаратом на боку... Это он, Автор, устремивший на гадалку восторженно-затравленный взгляд. Нет, ничего у них быть не могло. Исключено. Но до сих пор, ребята, до сих пор стоит перед глазами цыганка вполоборота и весело смеется прямо Автору в лицо. А в глазах у нее и молодость, и бесконтрольность, и еще черт знает что такое, о чем и вспомнить страшно. Обидно? Обидно. Хоть бы сказала, как ее саму зовут, все было бы легче. Безымянной ушла. За сотню километров вновь приезжал растревоженный Автор на этот автовокзал, все киоски обошел с зажатой в кулак рублевкой, чтоб снова погадать, все подворотни этого несчастного Никополя излазил, но цыганки не встретил. Что с них взять, кочующее племя... А потом вдруг припомнилось, как в уважаемом журнале, куда с трепетом душевным отнес Автор свой труд, его... Страшно произнести — потеряли. Не найдя, потерянным и зарезали. А когда нашли, то уж и резать надобности не было. Велика ли цена рукописи, которую можно вот так легко и безнаказанно потерять, найти... А говорят, так это и есть тот самый роман, который потерялся сам по себе, а потом сам по себе нашелся? И весело смеялись. Гнев душил Автора, когда он с милой улыбкой, раскланявшись и поприседав от почтения к стенам, к стенам, только к стенам, ушел в дверь, и были глаза его пусты, и не скоро в них появилась жизнь.

Вспомнилось — зарплату три месяца не платили, так до сих пор и не отдали. Как же, говорят, помним! И весело смеются. Было — гонорар не заплатили. И даже причины не назвали. Подавайте, говорят, на нас в суд, заплатим с удовольствием. А пока решения суда нет, вроде бы и прав у нас недостаточно. В суд Автор подавать не решился. Морду свою поганую утер рукавом и пошел своей дорогой. Душил ли его в это время гнев? Нет, уже не душил. Сколько можно... Так ведь и задохнуться недолго. Но на душе было паршиво.

Пусть благовоспитанного редактора не покоробит выскочившее ненароком слово «морда» — оно ныне на каждом шагу: в автобусе, в театре, в очереди, стоят ли за лифчиками или за селедкой. В нем, в этом слове, появилась в последнее время даже какая-то ласкательность. Дескать, не со зла тебя так называю, а, можно сказать, любя, сочувствуя и обожая. А если кто начнет вежливо да обходительно изъясняться, настораживаемся и чувствуем, что шерсть на загривке шевелиться начинает, — все ясно, превосходством кичится и мордой опять же в нашу невоспитанность тычет...

Ну ладно, суть-то в другом — не поднимается в душе Автора гнев против этого толстозадого проходимца Ошеверова. Вдумчивый читатель сразу поймет — неплохо бы к самому Автору присмотреться, узнать, чем дышит, на что живет, каким богам молится? О читатель! Когда-нибудь я сам отвечу на все эти вопросы подробно, обстоятельно, а пока все недосуг, с Шихиным разобраться надо.

А так ли необходимо осудить Ошеверова? Уж больно привыкли мы стыдить, уличать, клеймить, все никак остановиться не можем. Ведь Автор рассказал о его неприглядном поступке? Рассказал. Без утайки, без скрытого или явного восхищения, никого не призывая следовать его примеру. И ладно. Каждый сам разберется, что к чему, и, кто знает, может быть, в чьей-то душе поднимется высокая, ясная волна гнева, которая сокрушит...

И так далее.

В этом месте Автора опять, уж который раз, охватили сомнения в затеянном им предприятии. Странички набегают, роман толстеет на глазах, а до сих пор неизвестно, кто будет стреляться и чья лужа крови обагрит сырую траву в предрассветном тумане. Попробуйте, заставьте кого-нибудь стать под пули из-за такой чепуховины, как честь, гордость, оскорбление... Не те времена. Работа предстоит тяжелая, и Автор уже сейчас всматривается в шихинских гостей, прикидывает — кто же способен ощутить в душе такой гнев, чтобы взять в руки оружие, несмотря на то, что это запрещено Уголовным кодексом. И знаете, кое-кого удалось высмотреть, кое-кому придется выйти в дубовую рощу на рассвете следующего дня. Меньше суток осталось, совсем немного.

Но до этого нужно провести тщательное расследование и безошибочно установить — кто же написал на Шихина анонимку кто совершил злодейство и сломал его судьбу, кто забросил его в эту полусгнившую одинцовскую избу? Следствие началось. Может быть, не все заметили, но у Автора уже есть кое-какие соображения, подозрения, кое-что предстоит выяснить, задать вопросы, получить чистосердечные ответы, а если они окажутся лукавыми, значит, и в этом необходимо разобраться. Так что работы предстоит достаточно, запасаемся терпением и не будем торопить героев хвататься за ружье, чтобы палить в живого человека. Для этого надо созреть, и не только героям. Автору тоже не мешает кое-что уяснить для себя. Стреляемся не каждый день, у жизни на каждого из нас свои виды, и еще неизвестно, что она нам завтра сунет в руки — ржавое ружье, ошеверовскую канистру, цыганскую ладошку... Или издательский договор. Прошу прощения, но тут у Автора невольно выскочило его собственное заветное желание. Хотя и он не прочь иногда вместо договора взять в руки ружье.