— Не надо! — Аристарх опять махнул рукой. — Все съехались?

— Федуловы остались.

— А они-то тебе на кой ч... Зачем они?

— Пусть приедут... Некуда больше им, бедолагам, деться в воскресенье. Да, чтоб не забыть... Кузьма Лаврентьевич приехал, отец Вали.

— Этот ладно. Еще кто?

— Нефтодьев на чердаке. Пока не показывался.

— И не покажется. Пусть там сидит. Ты упоминал Монастырского?

— Будем считать, что приехал.

— А он тебе нужен?

— Авось сгодится. Все, Аристарх, уборщица уже вышла из моего номера, мне пора.

— Ружье есть?

— Пока нет... надеюсь...

— Будет ружье, — сказал Аристарх. — Подброшу я твоим героям одну игрушку. Есть на примете... Но придется починить.

— Починим. А патроны?

— И патроны будут.

— Вот за это спасибо.

— Ну, что ж... Ни пуха. Мне тоже пора. На Троодос.

— У тебя же сегодня дежурство?

— А! Успею. Пока!

И Аристарх пропал. Некоторое время, правда, на уровне его лица еще посверкивали еле видные зарницы и сохранялся в пространстве контур его тела. Но недолго. Потом неожиданно возникло такое ощущение, будто дверь мастерской с треском раскрылась от сильного порыва ветра, распахнулись окна, бессильно забились шторы, прижатые воздухом к железной решетке, раздался знакомый уже свист разрываемого пространства, редакторское кресло ушло из-под меня, опять наступила слабая тошнота, я закрыл глаза, а когда открыл их, то сразу почувствовал пот на лопатках, сильное коктебельское солнце, от которого, казалось, прогибались стекла в моей парилке, ощутил каплю, свисающую с правого уха, услышал крики на пляже, увидел на странице фамилию «Адуев» Продолжим.

То ли пленила его жизнерадостность Вали, то ли ее доброжелательство он принял за особое к нему расположение то ли выпил больше обычного. Об этом стоит рассказать подробнее отнюдь не из желания Автора коснуться тем, всех нас волнующих, а чтобы лучше понять самого Адуева, который в данный момент сидел за общим столом в небесно-голубом клетчатом костюме и с застывшей оскорбленностью косился на красное винное пятно, расплывающееся по скатерти, причем больше всего его возмущало то, что никто пятна ни видит, никто не отчитывает Ошеверова за неловкость, а все галдят так, будто ничего и не произошло.

Автор не может не поделиться еще одним маленьким наблюдением. Скатерть была накануне выстирана и поглажена в сложенном виде таким образом, чтобы возникало ощущение ее чистоты и непорочности. Для подтверждения этого Адуев самолично наклеил на угол скатерти клочок бумаги, а когда клей высох, эту бумажку небрежно отодрал. Остатки клея и вроде бы ярлыка должны были подтверждать девственность скатерти, ценность подарка и щедрость самого Адуева.

Так вот о том случае.

По какому-то поводу все решили собраться у Ивана. Случилось так, что Валя пришла первой, Шихин задерживался в очереди за вином, жена Адуева, вечно хохочущая от мужниной нелюбви и пренебрежения, убежала куда-то за мясом. Адуев тут же сел на диван и начал привычно зачитывать бесконечные свои воспоминания о вынужденных всплытиях и посадках в сложных условиях Кольского полуострова, Кавказских гор, Каспийского моря, а потом, оборвав чтение и заложив на этом месте спичку, чтобы знать, с какого абзаца начинать после перерыва, сказал:

— Ну, ты это... Иди ложись, а я сейчас приду, — и направился в ванную. Что он там делал, нам остается только догадываться, а когда вышел в одних трусах, застал Валю в той же позе, в которой он ее оставил. — Ты что? — спросил он удивленно.

— А ты? — обрела она наконец дар речи.

— Боишься? Мы не откроем, если кто-то позвонит... Иди-иди... Я уже все приготовил. Не пожалеешь, — добавил Адуев, видимо, еще раз мысленно прикинув свои возможности. Но единственное, о чем сожалеет Валя и поныне, — что не врезала тогда по мудрой, многоопытной адуевской морде. Уж больно растерялась.

Сцена постыдная, и описывать ее дальше у Автора нет ни сил, ни желания. Поэтому покидаем грязноватую квартиру Адуева с немытой посудой, повсюду валяющимися постельными принадлежностями, вечным гулом воды в сломанном унитазе, переносимся на Подушкинское шоссе, на солнечную террасу шихинского дома. Друзья сидели вокруг большого стола, оставленного старухами, пили вино, наслаждаясь его виноградным духом, легким хмелем и обществом друг друга. Пили из чайных чашек, стаканов, баночек, а сам Шихин пил из соусницы, на донышке которой был изображен синий царский герб, — Шихин нашел соусницу под полом, когда разбирал печь. За столом сидели молчаливые, улыбчивые Анфертьев и Света, Васька-стукач, веселый и жизнерадостный, что бывало с ним нечасто, блаженствующий Ошеверов, Адуевы, настороженные, словно ожидающие подвоха, беззаботный Шихин, захмелевшая и потому слегка опечаленная Валя. Кто еще? Шумные Федуловы, будем считать, что они уже прибыли, Вовушка, Монастырский, Автор... Да, Автор тоже был, вино там пил, но, учитывая особое свое положение, больше помалкивал. В сторонке лежал Шаман, довольный невиданным скоплением людей, в саду между рябиной и дубом раскачивалась в гамаке Катя. И казалось, что это навсегда — будет пениться вино и друзья вокруг общего стола будут вспоминать разные смешные случаи, произносить тосты, один другого сердечнее и желаннее...

Но это только казалось.

Так уж больше не будет.

Никогда. Все прощались друг с другом, но еще не знали этого.

Едва канистра опустела на треть, Ошеверов отставил свой стакан и сказал трезвым голосом:

— Кстати, вам известно, за что Митьку выперли из газеты?

— Опять, — простонал Ююкин. — Неужели это когда-нибудь кончится?

— Кончится, Игореша. Это я тебе обещаю. Кончится сегодня же. К вечеру. Или к утру. Так вот, фельетон здесь ни при чем. «Питекантропы» раздуты, чтобы скрыть истинную причину увольнения. Докладываю всем, кто не знает, — на Митьку была анонимка... Донос, другими словами. Какова должна быть анонимка, чтобы привести в ужас твоего плоскозадого Прутайсова, тебе, Митя, знать лучше. Как мог ты раскрыться, подставить бок, поддаться непростительному соблазну искренности и откровенности — тебе знать лучше.

— Соблазн искренности? — переспросил Васька-стукач, хотя обычно не переспрашивал, только слушал в сторонке, так что о нем начисто забывали и спохватывались, лишь когда было поздно что-то изменить в вылетевших словах.

— Да, Вася, именно так, — подтвердил Ошеверов. — Я не оговорился. Это самый опасный соблазн, на котором мы все и горим. Так можешь и записать.

— А кто тебе сообщил об анонимке? — спросил Адуев.

— Пусть это будет моей маленькой тайной. У каждого должна быть маленькая тайна, верно, Селена? У тебя есть, у Ваньки Адуева тоже наверняка кое-что припасено, вот и у меня завелась... К вечеру отправлюсь в Москву и там мне передадут копию анонимки. И мы все, Митя, будем знать чьими усилиями ты оказался в этом прекрасном, но не пригодном для жилья доме. Поэтому просьба — никому не расходиться. Проведем денек вместе. Завтра выходной, спешить никуда не нужно, посвятим это время Митьке. Ей-богу, он того заслуживает!