Пришлось поделиться своими опасениями со старушкой. Она внимательно смотрела на него, нежно поглаживая кота, спящего у нее на коленях. Непохоже, что она понимала такие сложные вещи, о которых ей толковал Безымян, но Илишу старалась дать ему возможность выговориться. Именно это ему сейчас было нужно.

Он рассказал ей, что иногда узнавал на улице кого-нибудь из последователей Дураков, уцелевших и сбежавших после того, как сами развязали гражданскую войну в занятом ими здании. Но от своих убеждений они не отказались и вели себя точно так же, как их учили Дураки.

А однажды вечером где-то в переулках аль-Вазирийи он столкнулся с гражданином 341. Тот сам назвал ему свой порядковый номер, склонился перед ним и поцеловал руку. Он признался, что не знает, что случилось с остальными, кто погиб, а кто выжил под градом обрушившихся на них пуль. Он продолжал верить, что можно восстановить прежний порядок, но где искать номер 342 или 340, кто они вообще и с какого номера вести счет новеньким, сколько вообще сегодня насчитывается граждан и какие номера освободились, он не знал.

Ночью тело Безымяна стало источать тошнотворный запах гнили. А на следующий день его ждала случайная встреча с одним из тех, кто уверовал в него как в Спасителя. Тот человек смог провести его в свой дом в квартале аль-Фадаль незамеченным. Как только ворота за ними закрылись, этот уверовавший направился на кухню, вернулся оттуда с большим ножом и протянул его Безымяну, предложив себя в жертву. Пусть Безымян убьет его и возьмет необходимые части его тела. Безымяна сначала ошеломили его слова, но после некоторых колебаний, взвесив все «за» и «против», он согласился с тем, что это неплохая идея. Другого пути у него не было! Так не поднимется шума, на который могут сбежаться соседи, а ему нужно время, чтобы провести себе несколько операций.

Пришлось вскрыть уверовавшему в него вены, чтобы тот умер тихо и не в страшных муках, впав в беспамятство, прежде чем отойти в мир иной. Безымян решил не убивать его одним из тех способов, которыми он расправлялся с врагами, вспарывая им животы или перерезая горло. Как и любой на его месте, он вскрикнет от боли, инстинкт подскажет ему держаться за жизнь из последнего, и он привлечет к ним ненужное внимание.

Безымян засомневался, что старушка, слушающая его, или, как она сама считала, призрака сына, пропавшего двадцать лет назад, проявляла искренний интерес к тому, о чем говорит ей ее страшный гость.

Она уже давно собиралась лечь спать, а Безымян был настроен на разговор до самого утра. У него столько всего ей рассказать! Но зачем? Чего ему от нее надо? Если бы в нем было хоть что-то от ее кровиночки, он почувствовал бы, что она сама стоит на пороге смерти. Все вокруг ждут ее кончины, но она еще поборется.

– Почему бы тебе не отдохнуть, сынок? Давай постелю тебе во дворе, – сказала она, чтобы прекратить эту затянувшуюся, казавшуюся ей никчемной беседу.

Он не мог не понимать, что она, настаивая на своем, пытается вернуть его в реальный мир. Ему действительно захотелось согласиться с ней, прилечь на мягкий матрас и уставиться в клочок неба над головой. Но такая жизнь не для него!

Илишу сняла очки и протерла глаза, отгоняя сон, но вместо того чтобы прийти в себя, охнула и притулилась к спинке дивана. Когда она очнулась, ее разговорчивого гостя перед ней уже не было. Она взглянула на изображение святого – тот заносил копье, метя им в глотку словно выросшему из-под земли Змею. «Почему за все эти годы мой покровитель так и не вонзил его в это исчадие ада? – подумала она. – Почему он застыл, замахнувшись? Это же несподручно – все время так держать копье! Нужно бросить его, опустить руку и не бояться больше этой пустоты, когда из любого угла может выползти зверь». Глядя на святого, она еще больше встревожилась. Икона будто служила доказательством того, что все на свете так и останется недоделанным и недосказанным. Что все, как и она, останавливаются на полдороге и замирают навеки полуживыми.

– Ты мучаешь меня! – произнесла она, подняла кота с пола и переложила его спящего к себе на диван.

Кот приоткрыл глаза, широко зевнул и потянулся всем телом.

– Ты ведь так и не убил этого Змея. Да, воин?! – снова обратилась она к святому и вгляделась в его изображение. Она приподнялась и направила взгляд прямо в лицо молчащему покровителю.

– Все кончается рано или поздно, Илишу… К чему спешка? – ясно услышала она в ответ. Но губы его не шевелились. Изображение даже не колыхнулось.

4

Он не спал, наблюдая ярко-голубое небо над головой. Туда-сюда проворно сновали воробьи, с улицы доносились еле слышные помехи радио, чьи-то голоса и автомобильные сигналы. Хади прикрыл было глаза, но через секунду вздрогнул от рева пролетевшего над ним американского вертолета. Он попытался подняться, но тут же без сил свалился обратно на кровать. Голова как чугунная, шея затекла, ни влево ни вправо не повернуть. Оставалось только лежать без движения, слушая, как нарастает утренний гул просыпающегося города, как улицы оживают и по ним, словно кровь по венам, течет людской поток. Шум становился все громче и отчетливее, пока Хади не показалось, что сама земля сотряслась.

В квартале ас-Садрийя в старой части Багдада, в нескольких километрах от аль-Батавин, прогремел взрыв, но о заминированном автомобиле он узнает только днем. Хади захотел перекатиться на другой бок – правое бедро пронзила острая боль. Он отдышался, приподнялся, упершись руками, сменил положение на сидячее и застонал от пульсирующей боли, прошившей все тело, – саднили раны, нанесенные офицерами, раскалывалась голова и жег желудок. Его клонило в сон, но голод не давал ему вздремнуть.

Хади сидел в кровати, размышляя о незаметно подкравшейся старости, которая, как он раньше уверял сам себя, никогда не наступит. Вдруг снаружи послышалась возня. Вошли Азиз аль-Мысри и двое соседских юношей. Азиз, ругаясь и проклиная все на свете, еле сумел запереть за собой тяжелую деревянную входную дверь. Наконец справившись, он развернулся к Хади, улыбнулся, протянул ему термос с чаем, тарелку густого каймака с хлебом и дружески похлопал его по плечу.

– Ну, хвала Аллаху, все обошлось! – вздохнули все трое.

Менее чем через час явился парень, с которым Хади ранее условился о встрече, чтобы узнать, что делать с остальной мебелью, вывезенной накануне из гостиницы Абу Анмара. Увидев своего «учителя» лежащим в беспомощном состоянии на кровати в бинтах, он опешил, открыв рот от изумленивя. Что касается Азиза аль-Мысри, то он еще утром от посетителей в кофейне узнал, что с его другом стряслось несчастье, и, оставив заведение на молодого помощника, поспешил к Хади, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Хади не дал ни одного внятного ответа, что привело их в еще большее замешательство. Что за дорожная служба? О каком преступнике он говорит? И почему из-за этого бандита так издевались над самим Хади? Окончив завтрак, Хади поднялся, чтобы, как предложил ему Азиз, осмотреть как следует дом. Пропажа сбережений и ценных вещиц стала для него ударом. Сначала Хади засомневался, но, припомнив галдеж, что слышал минувшей ночью, валяясь во дворе в полуобмороке, он понял, что именно вчерашние визитеры прихватили его имущество. От вида барельефа Девы Марии с разбитой головой всем, не только Хади, стало не по себе.