Австрийский писатель Стефан Цвейг с отвращением писал о страшной атмосфере, охватившей тогда Вену: «Все, что прежде мерещилось болезненно-грязному, безудержно злобствующему воображению по ночам, бесчинствовало теперь среди бела дня»[623]. Карл Цукерман, уехавший из страны сценарист фильма «Голубой ангел» с Марлен Дитрих, назвал эйфорию и разнузданную ненависть венцев «неописуемым шабашем ведьм»[624].

Машины с немецкими номерами встречали радостными криками, с австрийскими – безразличием. По всему городу творились ужасы, и никто не обращал внимания на Гогенбергов, когда они молча ехали мимо Карлскирхе, где венчались Макс и Мэйзи, и дворца Бельведер, где Макс появился на свет[625].

Добравшись наконец до британского посольства, Эрнст с семьей быстро вошли внутрь. Максимилиан и Элизабет с пятью сыновьями от одного года до десяти лет перешли через улицу и по крутой лестнице поднялись в квартиру тестя и тещи Эрнста. Окна закрыли тяжелыми шторами. И через семьдесят лет Георг Гогенберг, которому в 1938 г. было девять лет, вспоминал, как часами смотрел на эти шторы и ждал хоть какого-нибудь известия из посольства[626].

В Праге София молилась, чтобы узнать хоть что-нибудь о братьях. Новости из Вены приходили безостановочно, но не было ничего ни о Максе, ни об Эрнсте. А то, что она узнавала, заставляло волноваться все сильнее и сильнее. Курт Шушниг сидел под домашним арестом во дворце Бельведер[627]. Новый канцлер Австрии Артур Зейсс-Инкварт поклялся в верности нацистской партии. Ручным канцлером он пробыл всего двое суток, но все же успел напакостить Гогенбергам[628].

Бельгийское, французское и венгерское посольства предоставляли политическое убежище сотням беженцев, помогая им быстро исчезнуть из страны. Но в первые часы немецкой оккупации, пока еще не наступила определенность, Зейсс-Инкварт посетил лишь одно посольство и имел разговор лишь с одним послом – британцем Майклом Паларетом[629]. Вена и Лондон провели телефонные переговоры и обменялись телеграммами. Премьер-министр Чемберлен приказал не выдавать выездной визы принцу Эрнсту Гогенбергу и немедленно выставить его с семьей из посольства. Новое правительство Австрии заклеймило Эрнста и Максимилиана Гогенбергов «врагами государства». На календаре было 14 марта 1938 г. – первый день рождения младшего сына Эрнста, в крещении Франца-Фердинанда-Максимилиана Гогенберга[630].

Остолбеневший отец Мэйзи молча смотрел, как дочь, Эрнст и их маленький сын обреченно перешли улицу, чтобы попасть в его квартиру. Им больше некуда было деваться. Осталось только рискнуть: весь расчет был на то, что гестапо не арестует Эрнста в доме британского дипломата. Задумка Максимилиана и Элизабет была более дерзкой. Они перебрались на Рингштрассе, в самый шикарный пятизвездочный отель Вены – «Империал». Макс полагал, что там, в известном всем месте, их точно не посмеют арестовать. Когда-то это был городской дворец правящего дома Вюртембергов, близких родственников Гогенбергов. Управлял отелем друг семьи. Макс и не подозревал, что отель, на котором он остановил свой выбор, облюбовал себе и Адольф Гитлер[631]. Не успело семейство распаковать чемоданы, как пришла новость, что Гитлер тоже будет жить здесь. Пока автомобильный кортеж вождя нацистов медленно приближался к Вене, Макс с семьей перебрался не в столь заметное место[632].

Гитлер ехал в город по той же дороге, что и Гогенберги два дня назад. Пражское радио сообщало о сотнях, а потом и тысячах австрийцев, встречавших его нацистским приветствием. Лени Рифеншталь вспоминала сцену, похожую на массовое помешательство: «В почти религиозном экстазе они тянули руки навстречу Гитлеру. Пожилые мужчины и женщины плакали от радости. Просто трудно себе представить, каким было всеобщее ликование»[633].

София и Фриц не могли поверить тому, что слышали. Не имея новостей о братьях, София нервно ходила из дома в церковь Богородицы Торжествующей и обратно. В один из тех страшных часов, когда сыновья Франца-Фердинанда скрывались в Вене, а его дочь молилась в Праге, Адольф Гитлер проехал замок Артштеттен, где покоились их убитые родители. Миклош Хорти, диктатор Венгрии, печально знаменитый сотрудничеством с нацистами, в воспоминаниях высказался вполне определенно: «Два выстрела в Сараево стали первыми выстрелами Первой мировой войны, а та породила еще более смертоносную Вторую»[634]. И действительно, отзвуки сараевских выстрелов вскоре услышал весь мир. Погибли миллионы, и среди них немало австрийцев, приветствовавших человека, от которого с негодованием отвернулись бы, а то и вовсе не заметили еще несколько лет назад, если бы встретили его на тех же самых венских улицах.

Тем временем кавалькада Гитлера наконец добралась до предместий Вены и дворца Шенбрунн. Парки дворца были ему прекрасно знакомы. Здесь, на скамейке, Гитлер мечтал, как когда-нибудь «высшая раса» – немецкий народ – сметет с лица земли остатки «нечистокровной» многонациональной империи Габсбургов[635]. Через двадцать пять лет перезвон церковных колоколов и тысячи радостных венцев доказывали ему, что день этот недалек. Архиепископ Иннитцер, кардинал Венский, воодушевленно приветствовал Гитлера и писал в открытом письме к своей пастве: «Католикам Венского прихода следует по воскресеньям возносить благодарность Господу Нашему за бескровный поворот к величайшей политической перемене». Он поставил в конце «Хайль Гитлер» и немедля отправился в отель «Империал» лично засвидетельствовать свое почтение фюреру[636].

Вскоре после рождения Франца-Фердинанда император Франц-Иосиф снес каменные стены, которые почти шесть веков укрывали Вену от иноземных завоевателей. На месте средневековых укреплений пролегли широкие улицы, зеленые бульвары, дорожки для верховой езды и пеших прогулок. Парки и цветущие сады принесли горожанам солнечный свет и массу свежего воздуха. Самый известный бульвар города, проложенный в три ряда, Рингштрассе, проходил там, где земляные валы некогда охраняли покой столицы империи Габсбургов.