– Ты пожалеешь об этом.

– О нет, не пожалею.

Нэнси отрицательно покачала головой. Наступила гнетущая тишина. С напряженным лицом Кэтрин уставилась на племянницу. Обиженная и раздосадованная, она все еще упорствовала. Тихим умоляющим голосом она сказала:

– Но, Нэнси, я действительно не могу понять. Разве ты не любишь Криса?

Нэнси устремила пристальный, теперь со странным металлическим блеском взгляд на Кэтрин.

– Да, – сказала она, – я люблю Криса. Но возможно, что недостаточно. Есть кое-что, в чем я нуждаюсь больше, чем в Крисе. И именно поэтому он должен был уйти.

– Я не могу в это поверить, – с трудом выдохнула Кэтрин. – Никак не ожидала такое от тебя услышать.

Нэнси резко поднялась, ее лицо превратилось в бледную непроницаемую маску.

– Жаль, что ты так заурядно к этому относишься, дорогая! Но ничего не поделаешь. У каждого из нас своя жизнь, которую надо прожить. И я решила, как именно я должна прожить свою жизнь. Вот и все. – Она многозначительно посмотрела на часы, тряхнув головой, спокойно откинула назад волосы и направилась в свою спальню. – А пока мне нужно быть в театре к семи.

– Нэнси! – воскликнула Кэтрин, теряя последнюю надежду.

Но Нэнси, казалось, не слышала. Дверь закрылась за ней с резким драматическим щелчком, и при этом звуке, который каким-то образом означал финал всех усилий Кэтрин, у нее защемило сердце, а сама она сникла от безнадежности. Она боролась до последнего, чтобы убедить Нэнси, и потерпела крах. Возможно, она ошибалась, но все же она видела в Нэнси глупого, но рано повзрослевшего ребенка, который отказался от своего счастья и теперь, ослепленный дешевым блеском, беззаботно бежал по краю пропасти, протянув руки к мыльному пузырю иллюзии.

Внезапно перед глазами Кэтрин словно распахнулись ставни, и с саднящей нежностью она вспомнила те первые дни, когда Нэнси пришла к ней, одинокая маленькая фигурка, потерявшая отца и мать, трагичная, но странно бесслезная. Сколько любви было отдано ей с тех пор! Какие планы строились для нее и что только не делалось для ее счастья!

Волна боли накатила на Кэтрин, сорвав с ее губ тихий горестный вздох. Она разорвала свое сердце надвое, отослав Криса прочь. Она испытывала странное, почти нереальное и в то же время нестерпимо острое ощущение, что, кроме Криса, она потеряла и Нэнси. Что не осталось ничего, кроме груза слепой тщеты.

Глава 22

Было восемь часов субботнего вечера, и номер Кэтрин, со сваленными на полу вешалками, ковриками, несколькими предметами одежды, тонкой оберточной бумагой и двумя полузаполненными чемоданами, представлял собой печальное зрелище запоздалых сборов. Ее тяжелый багаж был отправлен заранее, и теперь, только что отпустив горничную, Кэтрин присела отдохнуть, окидывая взглядом разор в комнате – грязный ковер, пустые вазы, корзину с мусором, увядшие цветы, разбросанные по подоконнику. Каким-то образом эта свалка и неразбериха, казалось, символизировали ее собственную жизнь. Тщетно она пыталась убедить себя, что хаос будет ликвидирован, номер приведен в порядок, вычищен и обновлен. Увы, он будет подготовлен не для нее, а к приему нового постояльца.

Через три часа она отплывет на «Пиндарике» обратно в Англию – на том же старом судне, которое доставило ее сюда. Даже это показалось ей прямым отражением ее жизни. Аптон возвращался с ней. Час назад он с галантностью, которая ничего ему не стоила, заглянул в офис пароходства, чтобы забрать ее билет и убедиться, что ее каюта – поскольку Кэтрин забронировала ее в последний момент – в надлежащем виде.

И снова Кэтрин отметила добрый нрав Чарли. Он был заботливым парнем, хорошим другом. И все же она твердо знала, что он никогда не сможет быть для нее кем-то бо`льшим. Чарли был слишком слаб, слишком легкомыслен, слишком мягкотел, чтобы когда-либо разбудить ее чувства. Ее натура требовала кого-то, кто был полон жизни, кого-то сдержанного и глубокого, кто даже своим молчанием влиял бы на нее, кого-то, чья простота и непосредственность вызывали бы стремительную ответную волну нежности и любви.

Кэтрин снова подумала о Мэддене. Она любила его всем сердцем и душой, такой любовью, какой никогда не испытывала прежде и даже не надеялась испытать. Она никогда не перестанет любить его. Она уже признала, что ей суждено, как и бедняжке де Керси, вечно носить в груди эту тайную боль. Она думала о нем трезво. Они не виделись с вечера премьеры, но Кэтрин знала, что из отеля он съехал. Ее не удивило, что он не зашел к ней. Поначалу, возможно, она ждала его. Но теперь видела, что для простого прощания все слишком запутанно и слишком болезненно. Человеческие эмоции – вещь крайне тонкая. Поведение Нэнси, должно быть, сильно ранило его, изменило его мировоззрение, его представление о ценностях.

Она полагала, что, устав от женских капризов, он вернулся в Кливленд, разочарованный и в равной степени полный решимости закрыть болезненную главу своего недавнего опыта. Она помнила о телефоне под рукой, аппарате, который, возможно, был создан для восстановления связи между ней и Мэдденом, но Кэтрин скорее умерла бы, чем воспользовалась им. Это ей запрещали и собственная гордость, и горькие воспоминания о том моменте в «Метрополитен», когда она отказалась от своего счастья. Нет, нет! Если он не захотел прийти, значит так надо. Вот лучшее решение, безошибочное средство. Вот самый простой способ спастись.

Скоро он забудет ее, женится на какой-нибудь американской девушке, молодой и красивой, которая сделает его счастливым. Кэтрин поморщилась, не без боли вспомнив тот ранний тривиальный эпизод в своей жизни. По крайней мере, Джордж Купер недолго грустил по ней, и это был прецедент, который вполне мог подойти Мэддену. Никто ее не возжелает и не будет по ней скучать – она останется одинокой звездой на собственной орбите.

Кэтрин медленно встала и начала складывать последние вещи в чемодан. Нэнси в театре и, вероятно, не освободится, чтобы проводить ее. Подумав о Нэнси, Кэтрин вздохнула. Теперь племянница казалась такой незнакомой, такой далекой и непонятной. Она не захотела говорить ни о Мэддене, ни о своих собственных делах. Она решила посвятить свою жизнь служению сцене.

Успех Нэнси оказался не случайным, она сияла ярче звезд, и теперь ей было фактически гарантировано блестящее будущее. Очевидно, она не напрасно пожертвовала Мэдденом. Контракт с Моррисом был подписан. Весной она собиралась в Голливуд, где ей обещали жалованье, которое, пожалуй, удовлетворяло самые непомерные запросы. Более того, несмотря на свои обязательства перед Моррисом, она оставалась в лучших отношениях с Бертрамом,