Правда, кроме того, он был без головного убора, но подобное обстоятельство не бросалось в глаза.

— Покажи, братец, где просушиваются твои шаровары!

Олейников выполнил приказание командира полка, надеясь не только оправдаться, но и в дальнейшем получить полное доверие к собственному слову. Он привел полковника на противоположную сторону островка, и полковник Марков опустился на колени пред шерстяными шароварами нижнего чина, имеющими защитный цвет. Шаровары оттого, что были в воде, сморщились.

— Братец мой! — вскричал командир полка. — Да ведь твои шаровары приготовлены под цвет моего кителя!

Полковник Марков заторопился и стал примерять чужие шаровары, тогда как их владелец не отдавал еще себе полного отчета в происходящем. Шаровары на самом деле приходились впору полковнику. Марков оглядывал на себе брюки со всех сторон, — у них недоставало кантов и проутюженного шва, однако они годились для того, чтобы не срамиться при первом выходе к людям. Застегнув шаровары на все пуговицы, полковник осмотрелся еще раз и узрел, что недалеко от того места лежит еще как-то странно связанная обувь.

— Да ты, братец, природный клад! — восторгался полковник. — У тебя в запасе даже сапоги!

Он, однако, не решился приказать, чтобы сапоги ему были поданы, а пошел сам к тому месту, где они лежали.

Полковник обул сапоги, привел себя в надлежащий вид и стал прогуливаться по островку; он понимал, что ему до полной формы еще многого не хватало, но на необитаемом острове, по отношению к единственному нижнему чину, он являлся полководцем в полной мере.

Олейников робко присматривался к действиям командира полка, но по своему положению подчиненного ничего не имел для возражения: ему, быть может, более по душе пришлось бы одиночество, но он примирился с тем, что даже и на необитаемом острове без начальника невозможно обойтись. Командир полка присел на кочку для отдыха и зорким глазом увидел зерна, просушивающиеся на носовом платке.

— Что за зернышки у тебя, братец? — спросил он, указывая пальцем.

— Так что кукуруза, ваше скородие! — ответил Олейников.

Полковник Марков положил несколько зерен в рот, разжевал их и, сморщившись, густо сплюнул:

— Что за гадость, черт возьми! Нет ли у тебя чего повкуснее?

Олейников оторопел, не зная, что ответить, но полковник, не ожидая ответа, стал с остервенением истреблять кукурузные зерна: голод подкрался к нему неожиданно, а благородный желудок требовал наполнения. Олейников молча ужасался не столько прожорливостью полковника, сколько собственным непротивлением: чем же обсеменить островок, если освоить его надо обязательно. Полковник, по его мнению, был беззаботен, он с жадностью истреблял ныне все, не помышляя о будущем. Однако Олейников был не прав, утверждая подобное: полковник попросил сигару, но за отсутствием оной удовлетворился тем, что возлег на землю спиною.

— Ты что-либо, братец, помышляешь? — спросил полковник.

— Тутошнюю планету оборудовать, вашескородие! — без запинки ответил Олейников.

— Оборудуй сначала себя! — вознегодовал полковник. — Прикрой пока что все исподнее шинелью: она у тебя длинная…

Пока Олейников одевался, полковник Марков устремил взоры на потухающее денное небо: оно было голое и безоблачное.

— Вот что, браток, — мягко произнес полковник, — давай мы с тобою прежде всего оборудуем самих себя. Ты понимаешь?

— Так точно, ваше скородие!

— Тем лучше, если понимаешь. На берегу, откуда мы утром отступили, там лежат мои брюки и вооружение! Да мало ли чего там лежит! Поди в каждом вещевом мешке убитого нижнего чина по четыре банки консервов!

— Там, ваше скородие, полное обмундирование ефрейтора Ситникова: уплыл по озеру нагишом! — обрадовался Олейников.

— Превосходно! Таким образом, ты, братец, отправляйся вплавь на тот берег. Там ты по первоначальности обмундируйся, а затем поищи где-либо лодочку в тростниках. Слышишь? Лодочку. Лодочку ты немедленно пригони для меня, а прежде всего положи в нее мое вооружение…

По мере того как Олейников понимал происходящее, у него ощетинились короткие волосы на голове: он мог бы многое предпринять, только не плавание. В своем разуме он уже давно порешил, что если островок нельзя освоить, то он дождется заморозков, когда водное пространство можно будет перейти по льду. Но полковник посылал его вплавь, что прежде удалось ему случайно от потери сознания. В данный же момент сознание его восстановилось, и он уже не желал утонуть в озере, как утонули тысячи нижних чинов на его глазах.

Полковник наблюдал небо, но не видел гнева, вспыхнувшего в очах доселе покорного ему нижнего чина. Полковник как командир полка пользовался привилегией, позабыв о том, что они находятся на островке. Оторвав свой взор от голубого неба, он приподнялся и спокойно произнес:

— Чего же ты, братец, не плывешь?

— Плыви сам! — вознегодовал Олейников, называя полковника фамильярно.

Полковник вскочил, как ужаленный, но перед ним не стояло взбунтовавшегося полка: в подобном случае закон стоял бы на стороне полковника, чтобы взбунтовавшихся усмирить. Но островок был пустынен, а в глазах нижнего чина горел решительный огонек: он сжимал крепкие кулаки.

— Ты, братец, может быть, обиделся, что я надел твои сапоги и шаровары? — оробевши, произнес полковник.

— Шаровары пускай остаются на тебе, а сапоги — снимай!

Полковник отметил снисходительность нижнего чина, но разуться ему не представилось времени: они оба приметили, что на берегу появились вооруженные немцы. Немцы на берегу убирали тела русских, и полковник решил, что на островке надо выкинуть мирный флаг.

— Братец мой! — прокричал полковник и подпрыгнул от находчивости. — У нас нет ничего белого, кроме твоих исподников!

Олейников сурово посмотрел на полковника, но, кроме ласковости, в глазах последнего ничего не приметил. Через несколько минут белый флаг на необитаемом острове водрузился.

На далекой лесной опушке противоположного берега Бессауского озера русский разведывательный кавалерийский отряд, предводимый вахмистром, производил рекогносцировку. Вахмистр наблюдал в бинокль солнечный закат, но неожиданно увидел что-то новое: довольно обстоятельное серое пятно на подрумянившейся западной стороне.

— Ага, ребята! — радостно воскликнул вахмистр. — Должно быть, наступает перемирие: немцы выкинули белый флаг.

Генерал Благовещенский, командир шестого армейского корпуса, получив донесение кавалерийского разъезда в одиннадцать часов ночи, без обычной улыбки предупредил начальника штаба.

— Вопрос о перемирии с немцами может возникнуть только в Берлине.

Благовещенский в прошлом все серьезное принимал за курьез: в данном же случае он поступил наоборот, приняв белый флаг, водруженный на островке рядовым восьмой роты четырнадцатого олонецкого пехотного полка Олейниковым, как знак ослабления немцев. Немцы в самом деле не были так сильны, как многие полагали, но одно преимущество лежало на их стороне: находились они на собственной территории. Однако и они блуждали по знакомым тропинкам: в ночь на двадцать шестое августа ни корпус Макензена, ни первый немецкий резервный корпус не могли определить, где расположены главные силы русского шестого