должен получить? — как-то совсем по-приятельски вдруг спросил Килиан. — Ты подсчитал?

— Да я не думал, — быстро отозвался Купша. — Значит, за десять дней, что работали на монтаже, из них восемь…

— Килиан! — раздался окрик сзади, и через несколько секунд их догнал мужчина лет пятидесяти, с усталым лицом, одетый в чистый выглаженный халат, за ним следовало несколько человек, видимо, инженеры и мастера.

Килиан обернулся, чтобы посмотреть, кто это его зовет, и хотел было идти дальше, но, сделав несколько шагов, все же остановился. Поджидая, пока подойдут к нему эти люди, он поигрывал ключами, словно они впервые попали ему в руки.

— Как поживаешь? — обратился к нему мужчина в халате, мелкими шажками огибая большой неработающий станок. — Как поживаешь? Я звонил тебе в двенадцать часов ночи, но, несмотря…

— Вчера вечером? — лениво удивился Килиан. — Почему вчера вечером? Ведь вы должны были приехать только в понедельник.

— Я приехал… мы вернулись через десять дней! Я тебе кое-что привез. Галстук! Если не нравится, можешь кому-нибудь подарить.

Плотный мужчина засмеялся, но не своим словам, а, казалось, от радости, что увидел Килиана: он все время прикасался к нему, то брал за рукав, то хватал за пуговицы, иногда поворачивался и, очень довольный, бросал взгляды на сопровождавших его людей, которые почтительно держались на некотором расстоянии.

— Галстук? — с легким пренебрежением спросил Килиан, потом, повернув голову в ту сторону, где позади «свиты» стоял Купша, сказал: — Будет у вас перепалка с литейщиками! До сих пор им не заплатили за все часы…

Мужчина повернулся к «свите» и засмеялся, словно вспомнил что-то, потом ответил Килиану, беря его под руку:

— Давай пройдемся. Эти часы меня не интересуют. Пусть этот вопрос Камбря урегулирует с министерством! Когда ты возьмешь отпуск?

Килиан пожал плечами и не ответил.

— Приходи к нам как-нибудь вечерком! Услышишь много интересного… Я видел, что вы уже заканчиваете пробную модель. Но комиссия все еще никак не соберется…

— Все время утверждают проект, — ответил Килиан. — Надо было бы их всех премировать, весь коллектив. Во вторник просидели всю ночь, чтобы утром можно было начать испытания.

— Напомни мне утром на летучке! И скажи, как ты себя чувствуешь. Я гляжу, ты задыхаешься, располнел.

Килиан мотнул головой, равнодушно поглядывая по сторонам. Мужчина в халате быстро семенил рядом с Килианом, все время касаясь то его руки, то рубашки и непрерывно чему-то смеясь и оживленно жестикулируя. Килиан искоса поглядывал на него, удивляясь беспричинному веселью, но мало-помалу его хмурое лицо как бы просветлело под влиянием неистощимой веселости собеседника. Купша поначалу шел сторонкой вслед за всей группой, но потом, подумав, что этот «большой начальник», который так обрадовался при виде Килиана и теперь семенит рядом с ним, болтая без умолку и похохатывая, должно быть, ведет его куда-то, решил отстать.

При выходе из цеха Килиан остановился и заявил:

— Теперь я вернусь обратно. Будь здоров! — И, не дожидаясь ответа, зашагал назад, в цех.

— Эй, Килиан, Килиан! — раздался позади него смеющийся голос.

Килиан грузно повернулся и взглянул на мужчину в халате, стоявшего, уперев руки в бока, который не сказал больше ничего, но посмотрел на него таким добродушным, открытым взглядом, что Килиан покраснел, апатия и усталость его разом исчезли и он невольно рассмеялся.

— Приходи ко мне деньков через десять… — пригласил Кирьяческу и, помахав ему рукой, двинулся в сопровождении инженеров.

Килиан не пошел через цех, а торопливо зашагал налево, в сторону механического цеха. Только придя туда, он вспомнил о Купше и растерянно огляделся вокруг. Из первого же кабинета он позвонил в кассу, чтобы Купше подождали выдавать деньги. Но ему ответили, что он только что был, получил расчет и ушел.

Позади столовой было несколько бараков. В одном из них находилось общежитие сезонников. Барак был разделен на три большие спальни с деревянными двухъярусными нарами. Каждая спальня вмещала человек восемьдесят-сто. Часов около семи вечера в барак вошел Килиан. Он разыскивал Купшу, но прежде чем успел спросить кого-нибудь о нем, он услышал хохот и крики, доносившиеся через открытую дверь одной из спален, куда устремлялись люди из других помещений, привлеченные бурным весельем. Килиан пошел вслед за ними и, не замеченный никем, оказался в спальне; впрочем, здесь мало кто знал его в лицо.

На нарах кто спал, кто просто лежал, несколько человек играли в карты, кое-кто сидел полураздетый и босиком, латая одежду. В глубине помещения, около стены собралась группа рабочих, к которым прибавлялись все новые и новые, не давая возможности рассмотреть, что там происходит. Слышны были только губная гармошка, наигрывавшая нечто вроде сырбы, тяжелый топот ботинок, прерывистый хохот и выкрики. Время от времени доносился низкий, хриплый голос, произносивший что-то, после чего раздавались взрывы смеха, насмешливые замечания и крики. Килиан взобрался на пустые нары и оттуда увидел, что происходит возле стены. Белокурый паренек лет шестнадцати, с гладко зачесанными волосами играл на губной гармошке, которую совсем не было видно в его огромной ладони. Его непомерно большие руки контрастировали с его нежным, почти женским, правильным овалом лица. Под резкие звуки гармоники плясал цыган лет тридцати, очень сутулый, почти горбатый, с большой головой и резкими чертами лица, одетый только в рубаху и подштанники. Он-то и вызывал смех зрителей, исполняя подобие цыганского танца, который сопровождал частушками, выкрикивая их низким хриплым голосом, и недвусмысленными жестами. Цыган легко вертелся волчком, отбивая дробь каблуками старых стоптанных ботинок с развязанными шнурками, которые болтались вокруг ног. Он то шел вправо, то влево, часто приседая и плавно изгибая руки, поднятые над головой. Это был какой-то неописуемый танец, смесь румынского жока, импровизации и подлинной цыганской пляски. Но зрители собрались вовсе не для того, чтобы полюбоваться танцем, а ради того, чтобы посмеяться над цыганом. Цыган и сам прекрасно понимал это и старался воспроизводить такие телодвижения, чтобы вызвать больше смеха и шуток. Когда он танцевал, например, сырбу, то сознательно огрублял все движения, искажал их, шаркал еле державшимися на ногах ботинками или потешно пристукивал каблуками, улыбаясь во весь рот, обнажая мясистые десны с широкими желтыми зубами. Когда ему нужно было отдохнуть, движения его становились плавными, и он начинал импровизировать или же просто останавливался и просил сменить мелодию, бросал кому-нибудь из зрителей реплику или занимал сигарету. Потом вдруг переходил на цыганский танец с резкими быстрыми движениями, и тогда вся эта шумная насмешливая толпа начинала раскачиваться вместе с ним. Цыган ощущал свою власть над людьми, которую он приобретал на несколько мгновений, но сам, словно пугаясь этой власти, вдруг останавливался и