— Ну, ты же знаешь мою теорию о том, что ты на самом деле не женщина, а голубой, только родившийся в женском теле. Этим объясняется, почему ты такой хороший модельер.

Несмотря на шутливый тон беседы, Карл почувствовал напряженность в ее ответах. Он присмотрелся к ней внимательней.

— У тебя что-то плохо? — спросил он Карен.

В этом смысле с Карлом было хорошо: он всегда чувствовал ее настроение, с ним можно было оставаться самой собой и не притворяться, скрывая свое состояние.

— Да, не очень удачно: возникла угроза краха компании, подготовлена продажа нас на корню, и вдобавок Джефри выбит из колеи, а мать просто спятила. Мне кажется, все закрутилось слишком быстро и не в том направлении, даже если оно правильное. Что ты на это скажешь?

— Боязнь успеха?

— Скорее поражения. На самом деле я на грани сердечного приступа. Что-нибудь посоветуешь?

Карл озабоченно склонился над ней.

— Читай, но не художественную литературу.

Она заморгала, не понимая.

— Что? — Карен ладонью стерла капельку пота с носа.

— Что ты сейчас читаешь?

— Хм… Аниту Брукнер.

— Прекрати немедленно. Попробуй «Деньги и классовая борьба Америки» Льюса Лэмптона. Хорошая книга. Арнольд одобрит. Можно почитать что-нибудь из новых работ Наоми Вульф.

— Карл, ты о чем? Я на грани самоубийства, а ты советуешь мне стать книжным червем!

— Послушай, детка! Мне не хочется состязаться в несчастьях, но поверь, мое сердце было разбито не раз и столькими парнями, сколько у тебя никогда не будет. Послушай моего совета: сейчас не время читать «Звенящий горшок»!

Карен рассмеялась. Карл всегда умел рассмешить ее. Со времен школы — два слишком крупных, толстых, одновременно и слишком простых и слишком сложных подростка, не вписывающихся в школьное окружение, — они всегда могли посмеяться над своими проблемами, как бы тяжелы они ни были для них.

Карл довольно закивал головой.

— Немного еды восстановит твое разбитое сердце, — сказал он и исчез на кухне, чтобы появиться оттуда с полным подносом. — Скушай, ням-ням, детка. Покушай, и все будет хорошо, — сказал он, сюсюкая, как с младенцем, и поставил поднос на подоконник, используемый как распределительный столик.

— И сколько же они предлагают? — спросил он затем.

— Кто? — удивленно спросила Карен, но тут же поняла, о чем он спрашивает, и не смогла сдержать улыбки. В этом весь Карл: от детского сюсюкания до проблем Уолл-стрит — без переходов.

— Еще не знаю. Но Джефри думает, порядка двадцати миллионов.

Карен чуть не издала смешок, называя неправдоподобно громадную цифру.

Карл повернулся и застыл с блюдом в руках.

— Двадцать миллионов долларов — и ты говоришь о сердечном приступе? Дорогая, с тобой действительно не все в порядке.

Он поставил блюдо на стол, принес несколько тарелок и сел напротив нее. Взяв половник, он наполнил ее тарелку.

— Ешь! — велел Карл. — Ты должна набраться сил, чтобы донести такую кучу денег до банка.

— Но я не хочу продавать свою компанию, — попыталась объяснить Карен. — У нас возникли трудности с выплатой долга, но ведь это в порядке вещей — задержки в кассовых поступлениях. Да я и не знаю, что делать с такой уймой денег, которые нам предлагают, разве что увеличить пенсионный фонд. У меня уже есть два дома. Мы не голодаем, не бездомны, и нам не кормить детей.

Карл поднял на нее глаза.

— Как насчет ребенка?

— Забудь об этом. Вообще позабудь. Никакого ребенка не будет. Последняя сенсация, извини за напыщенность выражения: я не могу зачать, а значит, и выносить младенца. Джефри же не хочет и слышать о приемном ребенке.

Она перевела дыхание и подробно рассказала Карлу про доктора Голдмана.

— Но если детей не будет, то какой смысл продавать свое дело? — закончила она.

— Прости меня, но не вижу связи между двумя проблемами. Ясно одно — ты не согласна с Джефри по обоим вопросам.

Карен вздохнула. Как всегда, Карл все понял.

— Точно. Он хочет продать, а я нет. Я хочу ребенка, а он нет. И если этого мало, то Белл сводит меня с ума, и обе мои племянницы выкобениваются как могут. Одна ни о чем не хочет думать, кроме еды, другая вяжется с какими-то подонками.

— Не ты одна в трудном положении, — осторожно сказал Карл.

— Может быть, я просто переработала, — ответила она. — О Боже, Карл, трудно поверить, но сейчас я загружена много больше, чем раньше. На меня работает целая команда на бридж-линии, и это убивает меня. Я готовлю презентацию в Париже и только что закончила разработку моделей нарядов к свадьбе Элизы Эллиот. Странно, но чем больше я делаю, тем больше остается работы.

— Твои трудности мне кажутся классическими проблемами. Трудными, но все же классическими. Все, за исключением вопроса о младенце и Джефри. — Он помедлил и вдруг просиял. — Ты уже встречалась с Элизой Эллиот? На что она похожа?

Карен закатила глаза.

— Она похожа на очень богатую и очень красивую клиентку. Как я могу знать, на что она похожа? Если ты интересуешься тем, как она выглядит в примерочной, то могу рассказать.

— Ты вращаешься в таких высоких сферах! — сказал Карл. — Карен Каан — путь к звездам. Приглашение на свадьбу?

Карен кивнула.

— Думаешь, что Джеки Онасис будет там?

Карен сделала глубокий вздох. Если Карл соскользнет на свой конек о семействе Кеннеди, то она с визгом бросится из окна на Монтегю-стрит.

— Думаю, что я просто сойду с ума, — сказала Карен. — Я и так не понимаю, почему я делаю все то, что делаю.

Она опять вздохнула.

— И знаешь, что я задумала? — спросила она.

Карл жестом показал, что не догадывается. Она рассказала ему о своем стремлении найти родную мать и о том, что не может отделаться от этого желания. Она рассказывала. Карл ел. Все было очень спокойно. Как будто ничего не изменилось, и им было по шестнадцать лет.

— Знаешь, что самое грустное?

Он отрицательно покачал головой.

— Я здорово расстроилась из-за ребенка и расстраиваюсь все больше и больше. Я думала, что Приз Оукли будет преддверьем к родильному дому. Я хочу ребенка. Все время обдумываю то, что никогда не смогу сделать покупку первых туфелек, первой выходной одежды и тому подобное. И знаешь, мне жутко обидно, что никогда не буду носить размахайку.

— Что? — спросил Карл с набитым ртом.

— Размахайку. Знаешь, такая стеганая атласная одежда, которую в старых фильмах носят женщины в больнице после родов. Даже не знаю, шьет ли их кто-нибудь теперь. И что, черт возьми, бабы надевают под них? Может быть, ниже пояса на них вообще ничего нет? Не знаю, почему это меня так заботит, но очень хочется поносить размахайку. Мне кажется, это очень важная часть женского опыта.