Представления об историческом процессе, характере изменений и ожидания в отношении будущего

Символическая структура этнонациональной идентичности у молодежи повторяет структуру таковой у взрослого населения. Более заметные отклонения у молодежи фиксируются в структуре значимых событий национальной истории второго ряда (табл. 59).

Структура символических событий (исторического сознания), выступающая в качестве основы для национальной идентичности и коллективной интеграции (первые шесть позиций, собирающие от 80 до 25 % всех ответов), мало изменилась за все постсоветские 30 лет. Она практически идентична у взрослого населения и у молодежи. Изменения касались интенсивности выражения значимости определенных событий, происходивших под воздействием направленной исторической и идеологической политики руководства государства, но не самого состава базовых представлений.

Общий тренд в историческом сознании российского общества последних десятилетий представляет собой снижение интереса к советским идеологическим версиям истории. Идет постепенное вытеснение как самих символов (смерть Ленина, массовые репрессии при Сталине, мифология коммунистической индустриализации и проч.), так и попыток их критического осмысления. Молодежь менее драматично оценивает распад СССР и крах коммунизма, а также значимость Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года, конститутивного события для советской коммунистической идеологии. Это результат усилий нынешнего режима повысить ценности «стабильности» власти и ее традиционной преемственности с дореволюционной царской империей, дисквалифицировать саму идею радикального переворота и смены власти под влиянием угрозы распространения или экспорта Западом «цветных революций».

Таблица 59. XX век богат событиями для нашей страны. Относиться к ним можно по-разному. Какие из них вы назвали бы самыми значительными в XX веке? (ранжировано по молодежному опросу)

Вместо центрального для советской истории культа революции 1917 года пропаганда подняла значимость Первой мировой войны (вновь называя ее Великой), ранее почти не освещавшейся ни в школьных учебниках истории, ни в СМИ. Нынешняя историческая политика государства, напротив, вытесняет годы «социальной смуты», как теперь называется период двух российских революций 1917 года (Февральской и Октябрьской) и Гражданской войны 1918–1922 годов. Интерпретация Гражданской войны радикально изменилась в период после краха СССР и особенно в годы путинского правления: из картины классовой борьбы за социальную справедливость и установление нового передового общественного строя она превратилась в изложение национальной трагедии, предательства элиты, в сцены общественного хаоса, террора, описание катастрофы российского государства и общества. Поэтому негативная значимость этих событий у молодежи, получившей специфическую индоктринацию во время своей недавней социализации, гораздо выше, чем у населения в целом, постепенно забывавшего об истории советской власти. В коллективной памяти молодого поколения быстро стирается и важность событий, связанных с перестройкой и реформами постсоветских лет (I съезд народных депутатов 1989 года, путч ГКЧП 1991 года, кризис 1998 года, война в Афганистане, обе Чеченские войны и другие события).

Но принципиальные основания коллективного самоуважения, национальной гордости (стандарты социетальной интеграции) остаются неизменными и в высшей степени значимыми. Это позволяет говорить о том, что прежние структуры сознания воспроизводятся в процессах межпоколенческой передачи. Первые восемь позиций в списке того, чем гордятся наши респонденты (табл. 59), остаются практически неизменными на протяжении 20 лет. Значимость других образцов позитивной идентичности слабеет со временем, но эти изменения происходят внутри постсоветских поколений, а не между поколениями.

Главные символические предметы национальной гордости – Победа в войне 1941–1945 годов, память о достижениях СССР в космосе, авторитет русской литературы XIX – начала XX века, былая слава советской науки, мифологические моральные качества русского человека («простота» и «терпение»). Именно они составляют в глазах россиян культурный каркас представлений о Великой державе. Все они (кроме Победы 1945 года) за 30 лет заметно потеряли в ценностной значимости, в особенности авторитет российской науки (с 51 до 27 %) и литературы (соответственно с 48 до 29 %). Снизилась и вера в особые качества «человека советского» (с 44 до 17 %). Но других символических представлений не появилось. Поэтому эти образцы остаются для молодежи, как и для старших, важнейшими основаниями для коллективной интеграции и межпоколенческого воспроизводства национальной идентичности. Уходят досоветские и советские идеологические мифы (уникальность и преимущества советской индустриализации; идеологическая миссия советской страны; Россия как щит Европы в борьбе с татаро-монголами; особая роль русской интеллигенции; подвиги православных святых и т. п.), но их замещают другие символические предметы – «возвращение Крыма» как знак возрождения Великой России, путинская «стабилизация» и другие, менее важные события (табл. 60). Они блокируют потенциал модернизационных ценностей и ориентиров, могущих быть условиями для его самоуважения.

«Чувство гордости за Россию» скрывает (или компенсирует) глубокую фрустрацию и комплекс национальной неполноценности, связанный с сознанием неудачи «догоняющей модернизации» и равенства с «развитыми» («нормальными», в жаргоне молодежи) странами, к которым общественное мнение относит в первую очередь европейские государства и США. Оно подпитывается дискредитацией реформ 90-х годов, которые должны были обеспечить России демократический транзит от тоталитаризма к современным демократиям. По силе переживаний эти неудачи вполне сопоставимы с ценностной значимостью позитивных образцов. Они образуют оборотную сторону единого комплекса травматического сознания – утверждения превосходства, с одной стороны, и униженности, с другой (табл. 61). Хотя после прихода Путина к власти и начала потребительского бума 2003–2008 годов удельный вес ответов, которые свидетельствуют о глубокой фрустрации массового сознания, снизился в 1,5 раза (таких, как «великий народ, а живем в вечной бедности», с 79 до 48 %, «грубость нравов», «общее неуважение людей друг к другу» – с 52 до 33–34 %, «разрушение СССР» – с 48 до 30 %, «отставание России от Запада» – с 31–32 до 22 %) и т. п., эти убеждения не исчезли, они по-прежнему занимают центральное место в коллективном подсознании россиян (табл. 61) и реакция молодежи мало чем отличается от мнений взрослых. Единственное серьезное отличие – заметно меньшие переживания по поводу конца СССР.

Таблица 60. Что из перечисленного в истории нашей страны вызывает у вас чувство гордости?

Двойственность массового сознания, сочетающая как резидуумы советских идеологических шаблонов, так и мечтательные пожелания демократии «по западному образцу», указывает на отсутствие сил, способных переосмыслить прошлое и, исходя из этого, выработать проспективную политику.

До правления Путина российское общественное мнение было склонно считать брежневский период самым спокойным и благополучным временем России в XX веке, состоянием внутреннего мира, умеренного достатка (или, точнее, отсутствия полной нищеты или настоящей бедности). Это придавало населению оптимизм и надежды на то, что такое состояние будет продолжаться «всегда», что жизнь постепенно будет улучшаться. Подчеркнем, что это обстоятельство вопроизводится в виде варианта ответа «умеренный, пусть и небольшой, но достаток» в описанных выше установках нынешней молодежи.