это было развлечение. Привели как породистую бойцовскую собаку, просто посмотреть, как она ест с рук.

Сегодня я дрался и победил, - сказал Марат громко и четко. Адреналин схватки все еще кипел в его крови. - И то и другое я сделал ради уважения друзей, ради страха для врага, ради чести района и школы. Я это получил. В полном объеме. И уважение, и страх, и честь. Но не ради денег. Их в этом уговоре не было.

Марат упрямо склонил голову, но не потерял взгляд Деда. Он, Марат Нечаев, отличник и шпана, по прозвищу Зуболом – никакая вам не собака, даже бойцовская. И эти высокопарные и, может быть, не очень уместные слова он произносил четко и внятно:

Денег в том уговоре не было, - повторил юноша еще раз. – Я их не заработал. И поэтому я их не возьму.

Глаза деда помертвели. Старик словно решал, что же делать с этим мелким наглецом.

А ты хорош, реально хорош, - вдруг сказал Дед, и широко улыбнулся. Улыбнулись и одобрительно заворчали и люди вокруг него. – Наша закалка. А? Владимир Владимирович? Твой ведь парень, точно! К тебе в бригаду пойдет.

Тот, кого назвали Владимир Владимировичем опять внимательно смотрел на Марата, тем самым взглядом, сшибающим с ног, который заставлял робеть даже самых храбрых.

Марат в безнадежности уцепился за одну из разбегающихся мыслей. Все-таки ему было страшновато, то есть не понятно, что последует за его маленьким гордым выступлением.

Мысль была о том, что юноша довольно часто видел Двадцать Четвертого по телевизору. Тот ведь был депутат, и глава местного отделения коммунистической партии. Голицын – подсказала память. Владимир Владимирович Голицын – так звали Двадцать Четвертого.

Получив определенное знание и уверенность, мозг облегченно вздохнул.

И продолжил работать дальше. Если Дед говорит, что Марат пойдет в бригаду к главе местных коммунистов, под его руку, то значит что Марат сказал что-то... правильное? Можно не сомневаться - очень мало людей отказывались от денег. Тем более протянутых из рук Деда.

Выпьешь? Покушай? - спросил вдруг Марата Басмач, с довольной улыбкой убирая купюры обратно в бумажник.

Думаю, мы отпустим нашего чемпиона домой, - оборвал его Дед. – Парень молодец, и заслужил немножко отдыха.

Марат понял, что аудиенция закончена, и не дожидаясь еще каких-то слов, пошел к двери. Он не мог видеть, как Дед кивком указал Двадцать Четвертому сопроводить Марата.

Оказавшись вне прокуренного кабинета, Марат облегченно вздохнул. Все-таки слишком много впечатлений за один день. Много еще только предстоит понять.

Юноша! - окликнул Нечаева голос сзади. Марат на пятках развернулся к говорившему.

Двадцать Четвертый с легкой улыбкой смотрел на него.

Неплохо, очень неплохо, - говорил меж тем Владимир Владимирович. – Ты несомненно произвел впечатление. Пойдем на воздух…

Оказавшись на улице, на широком крыльце под верандой, Двадцать Четвертый вновь обратился к Марату:

Видишь ли, юноша, Виктор Андреевич, то есть наш Дед, абсолютно уверен что владеет неким даром, сверхспособностью. Говорит, что умеет видеть людей, насквозь. Ну да это дело не очень сложное, если честно. Человечка очень часто видно насквозь, особенно в условиях опасности. Но вот на счет тебя у него ошибочка вышла. Он сначала думал, что твоя способность – непобедимость.

Двадцать Четвертый взял молодого человека за плечо, и повел по дорожке к воротам. Остановившись в десяти шагах перед черным джипом, по всей видимости ожидающим отвезти домой маленького зачинщика, Владимир Владимирович продолжил:

Непобедимость, она, молодой человек, разная бывает. Что-то непобедимо, по сути и содержанию. Как любая стальная коса скосит любую траву. Но как только вместо травы пойдут деревья – коса любой закалки почти бесполезна. Каждое дерево такой косой месяц рубить надо. Вот и получается что бензопила – это лучшая коса. Однако никто не косит траву бензопилой…

Двадцать Четвертый как фокусник достал из кармана сигарету и закурил.

Понравился ты ему, что-то увидел Виктор Андреевич в тебе. Когда ты на соревнованиях начал проигрывать, он сильно переживал. Потом поручил узнать, что тренера тебе говорили перед схваткой, - Четвертый смотрел прямо в глаза Марату, совершенно не мигая, и от этого было неуютно. – Наконец сказал, что ошибся. Но не так уж много ошибся. Непобедимость твоя появляется, если только ты ради кого-то борешься. Как только начинаешь для себя что-то искать – сразу проигрываешь. Сначала тренер говорил тебе: выиграй схватку, чтобы школу не опозорить. А потом, когда уж пошел финал, начал внушать: еще чуть-чуть, и ты чемпионом станешь. Чемпионом целой страны, а это серьезная ступенька и заявка. И ты… сразу проиграл.

Марат не сразу понял, что ему протягивают. Это было похоже на какой-то толстый рулон бумаги. Только бумага даже на вид казалась дорогой, со многими нулями на картинках. Теплая, розово-красная, с прожилками, как сырой мясной рулет... Как лицо Славы-Слона, с которого только что смыли кровь.

Бери, - без единой усмешки сказал Голицын. – Ты это заработал, парень. Старался ради всех, и от всех же получил и оплату. Здесь не только мои деньги. Дед сказал проявить уважение, и от всех понемножку… Есть у него такой бзик, на уважение. Братство таки…

Марат протянул руку и взял из рук пожилого коммуниста этот рулон. Даже на вес было понятно – там много, очень много денег.

Езжай уж, чемпион, домой, - сказал Двадцать Четвертый. – Сходи в душ, полежи немного, радуйся жизни дальше. Девчонка то есть у тебя?

Марат неопределенно пожал плечами.

Найди, - серьезно сказал Владимир Владимирович. – На первую же попавшуюся не бросайся, ищи друга и товарища, только девчонку. Ну и нас не забывай, - добавил он, уже закрывая дверь машины за Маратом.

Забудешь вас, пожалуй, – проворчал Нечаев под нос, с удобством устраиваясь на заднем сиденье джипа.

И он был совершенно прав. Судьба свела его с «правой рукой» деда чуть ли не на следующий же день.

У Строма, как всегда вечером - было многолюдно, и немного накурено. Как обычно - включен телевизор, и конечно - с девками из Плейбоя. Но сегодня посреди большой комнаты стоял непривычно длинный стол, вокруг которого в беспорядке приютились разномастные стулья. Когда Марат вошел, то поразился новым лицам. Нет, конечно, и его товарищи здесь были. Комбат и Граф. Вдвоем. Точнее – втроем, потому что на коленях у Комбата, премило всем улыбаясь, сидела красавица Грошева. Граф же был один, и о чем-то увлеченно беседовал с явно крутыми мужиками, расположившимися на диване.

У