Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что п-п-порубежники? — нарушил молчание пан Войцек.
— Откуда ж мне знать? — Славобор развел руками. — Ну, думаю, смирятся. Пошумят для вида, само собой. А как пан Аршениуш полдюжины сотников сместит, да на их место верных людей поставит, и успокоятся. Своя рубашка ближе к телу. Так или нет, панове?
— К-кому-то, может, и т-так, да...
Договорить Меченому не дали. Распахнулась дверь. Вошел Збышек (а может, и Злавек, кто их, близнецов, разберет?).
— Басурман ко двору подъехал, батя. Я ему сказал коня расседлать, а самому на сеновал идти. Все ж человек. Хоть и кочевник немытый...
— Верно, сынку, — одобрил Славобор. По имени не назвал. Видно, тоже боялся ошибиться. — Пожрать ему отнеси чего-нибудь. Что там басурманы едят?
— Да проголодается — все пожрет! — Юржик стукнул кулаком по столу. — Морда косоглазая!
— Да ладно тебе, пан Юржик! — Шинкарь похлопал себя по колену. — Я из-за них охромел и то зла не держу. Пускай они басурманы, законов Господа нашего не чтят, но мы-то люди. Так ведь, панове?
— Верно, С-славобор, верно, — согласился Меченый.
Ендрек с Лексой кивнули. Лишь пан Бутля отвернулся, горделиво задрав подбородок. Чем ему Бичкен-аскер не по нутру пришелся?
— То-то же... Иди, сынок, снеси ему поесть, чего сам надумаешь.
Збышек (или Злавек) ушел, а Славобор довольно расправил бороду:
— Хорош парень, а? Это мои младшенькие. Старший со средним в порубежниках служат. Один тут недалече, под Хоровом, а второй аж в Очеретне.
— Не у панны ли сотницы Либушки Пячкур? — живо заинтересовался пан Юржик.
— У нее, у нее. А вы знакомы, никак?
— Ну, говорили разок, другой. Было дело.
— Пани сотник воин славный, даром что панянка. И на саблях, и с луком никому не уступит среди хоровских порубежников. Эх! — Славобор крякнул. — Я ведь чего про колено вспомнил? А вот чего. Тоже когда-то в порубежниках ходил. Только недолго. Тридцати годов еще не сравнялось, как подо мной коня убили. Это мы гоняли, значится, чамбул гаутов клана Ворона. Стрела в меня шла, да коньку досталась. А ногу со стремени вытащить я не успел. Сломал. Костоправ наш языком полдня цокал, пока не сложил осколки. Да видно, не шибко силен в лекарстве был. Нога короче стала, и колено не гнется...
— А как д-д-думаешь, Славобор... — Пан Шпара дернул себя за ус. — Как думаешь, подчинится такая сотница, как пани Пячкур, «кошкодралам» желтым?
— Эх, пан Кжесислав! Не трави душу... Думаю, не подчинится. — Шинкарь вздохнул.
— Значит п-п-приберут ее с сотников от греха п-подальше?
— Выходит, приберут. Только я так скажу — все ее сотня за ней уйдет. Куда уйдет, не знаю. Может, на север, к пану Янушу. Может, в Угорье — я слыхал, королю Настасэ добрые воины позарез нужны, с горными великанами ратиться. А захотят, могут и за реку махнуть. Такие молодцы гаутов не побоятся. Да чего там раздумывать: что пани Либушка скажет, то они и сделают. Они ж всей сотней влюблены в нее, как телята.
— Так все прямо и влюблены? — округлил глаза пан Бутля.
— Да уж вот так, пан Юржик. Как есть сказываю. Не придумываю ничего. Не привычен я придумывать.
— Ну да, ну да, — покивал Бутля. — За сына, значит, переживаешь?
— А ты бы не переживал? Сахон, парень шустрый. В урядники недавно выбился... А все ж для родителей, как дите малое, — Славобор понизил голос. — Да я что? Разве ж я переживаю? Так, баловство одно. Во что с Доротой будет, если дознается, что Сахон с сотней за Стрыпу махнул? Я и думать боюсь...
— Д-да уж верно, — кивнул пан Войцек. — Н-н-нечего добрым лужичанам за Стрыпой делать. Уж лучше на север. К нам. А т-там поглядим, выстоит ли желтая кошка против Белого Орла.
Шинкарь не ответил. Горестно вздохнул. Ендрек почему-то подумал, что Славобору, как и ему впрочем, горек разлад на земле Прилужанской. Одно дело общих врагов тузить, а совсем другое, когда брат на брата саблю поднимает. А ну как сыновья в разных лагерях окажутся?
Разговор как-то сам собой иссяк. Сошел на нет, как талая вода к началу кветня. Вскоре путники отправились спать, поблагодарив хозяина за щедрое угощение.
— Ну, и куда теперь? — поскреб заросший щетиной подбородок пан Бутля, когда они остались одни. — В Хорове нам делать нечего. Даже если и донесем куда следует на пана Рчайку, не до нас сейчас воеводе. Да и с «желтыми» связываться...
— Верно... того-этого... — поддержал его Лекса. — Зараз весь Хоров перекрашивается... того-этого... Ленточки меняет. То-то желтые тряпицы нынче в цену вошли... того-этого...
— По-о-оедем на север сразу, — сказал, как припечатал, пан Войцек. — На Козлиничи, п-п-после мимо Батятичей и на Выгов. Не кривись, п-пан Юржик, Выгова нам не миновать. Или ты уже не желаешь с его преподобием Богумилом Годзелкой поквитаться?
— А то он нас ждет. Сидит в столице, скучает.
— Позвольте, панове, — вмешался Лодзейко. — Уж не о блаженнейшем митрополите Выговском речь идет?
— Н-н-ну. О нем. Т-т-тебе-то что за дело?
— Так я с отцом его писаря крепко дружил когда-то! Могу профицию свою подтвердить. Найдем Лавруху, а через него уже...
Железные пальцы Войцека взяли пономаря за плечо:
— Н-н-не врешь?
— Именем Господа присягаюсь!
— Д-добро. Поедем разом.
Опускаясь на жестковатый, набитый соломой тюфяк, Ендрек подумал, что, кажется, впервые удача показала лицо, а не, извините за грубость, задницу. Даст Господь, и все сложится хорошо. Найдут, кого надо найти, поквитаются с тем, кто того заслужил, разыщут семьи погибших в безнадежном походе товарищей, честно им помогут. А потом можно и к родным съездить. Отец, мать, брат, сестра... Глаза студиозуса сомкнулись, и он погрузился в беспробудный сон измученного до предела человека.
Будет новый рассвет, найдется новая дорога.
Первый снег выпал в Великих Прилужанах в одну ночь.
Люди заснули с вечера осенью, а проснулись уже зимой. Белый пух лег на крытые соломой избы кметей и черепичные островерхие крыши на домах горожан; выбелил поля, обочины трактов и площади прилужанских городов; козырьками притулился на плетнях, заборах и крепостных стенах; украсил ветви деревьев.
Говорят, первый снег всегда тает. Пусть так. Но радости он по обыкновению доставляет больше, чем второй, третий, сто двадцать восьмой снег...