разгневанные призраки, пока Оюан ел вместе с сыном убийцы его родных, с человеком, дороже которого для него не было никого на свете.

Накидки Оюана и Шао хлопали на ветру, когда они шли по территории дворца. Буря снова превратила весну в зиму, а опавшие цветы во внутренних дворах почернели. Оюан был мрачен: он всегда страдал от холода.

– Я буду сопровождать Великого князя Хэнань, господина Эсэня и господина Ван на Весеннюю охоту Великого Хана. Это будет началом. Мне нужно, чтобы вы все подготовили в мое отсутствие.

– Значит, время пришло. Вы готовы действовать? – Холодный взгляд, которым одарил его Шао, был совершенно неуместным, так как это нижестоящий командир смотрел на вышестоящего. Но Оюану было безразлично, нравится он Шао или нет, питает тот к нему отвращение или нет, лишь бы сделал то, что нужно.

Не успел он ответить, как они свернули за угол и увидели господина Ван, быстро шагающего к ним через внутренний двор.

– Здравствуйте, господин Ван. – Оюан и Шао одновременно поклонились.

– Генерал, – произнес господин Ван, чуть наклонив голову. – Неожиданная встреча. Вчера ночью дождь затопил и разрушил несколько деревень. Пришлите мне два батальона солдат, чтобы немедленно восстановить дороги и дренажные канавы. – Он промчался мимо.

– Мой господин. – Оюан поклонился в знак повиновения и продолжил свой путь. Воспоминание о недавнем приливе сочувствия к этому человеку заглушило его обычное раздражениев его сторону.

Торопливо шагая вслед за Оюаном, Шао спросил:

– Вы действительно позволите нашим солдатам отложить приготовления ради рытья канав?

– А вы бы нажили в его лице врага на весь мертвый сезон? У меня нет желания заполнять по пять листов бумаги на каждую лишнюю выпущенную стрелу. – Оюан нетерпеливо тряхнул головой: – Пусть берет батальоны, у нас достаточно времени.

– Вы слишком легко принимаете его неуважение к вам. Вы генерал, а он человек, который даже не желает вести себя как мужчина. Почему вы до сих пор позволяете унижать себя, как слугу?

Оюан подумал, что господин Ван уважает его больше, чем Шао. Он ответил:

– Какое мне дело до того, как со мной обращается господин Ван? Он так ведет себя только потому, что понимает: никто не принимает его всерьез. Даже его собственный отец ненавидит и порицает его.

– А господин Эсэнь?

– Эсэнь ни к кому не питает ненависти, – сказал Оюан, ощутив укол знакомой боли. – А следовало бы. Это усыновление было глупой ошибкой. Чаган должен был это понимать. Корни уничтожить невозможно. Как мог бы господин Ван прославить род Чагана? В нем течет кровь его отца.

– Наша кровь, – произнес Шао.

Кровь. Кровь его отца в его венах. Кровь его предков. Услышав эти слова, сказанные вслух, он испытал такой шок, будто рядом ударила молния.

– Никогда не разрешай никому услышать, что ты это говоришь, – резко сказал он. – Когда я уеду, ты будешь командиром. Ты должен быть верен Великой Юань, только это все должны видеть. Ты понимаешь?

– Да, генерал, – ответил Шао и ударил себя кулаком в грудь в знак согласия. Но этот жест маскировал дерзкую улыбку, лишенную раскаяния. Что-то в этом заставило Оюана содрогнуться: призрачное прикосновение крови, предательство и судьба.

11

У стен Лу. Второй месяц

Чжу сидела рядом с Сюй Да у костра, пока солдаты разбивали лагерь, и отмечала все перемены на его таком знакомом, красивом лице. Его скулы выделялись резче, и в глазах появилась незнакомая тень. Отросшие волосы стояли дыбом, как шерсть у храмового тибетского пса. Без серой одежды, в которой только и видела его обычно Чжу, он казался другим человеком. Опасным, неизвестным человеком. Бандитом. Сюй Да тихо сказал:

– Посмотри на нас теперь. Достойная похвалы пара монахов, а? – Тень появилась не только в его глазах, но и в голосе. Раньше он был смешливым, добродушным монахом, но сейчас она видела, какой ущерб нанесла ему новая жизнь. – Я не собирался, знаешь ли. Нарушать свои клятвы.

Поразительно было услышать это от него, ведь он никогда не был особенно набожным. В первый раз переспал с девушкой в тринадцать лет, и потом Чжу казалось, что совесть никогда не мучала его по поводу многочисленных женщин.

Как будто понимая, о чем она думает, он сказал:

– Не ту клятву. Та клятва ничего не значит. Я не собирался убивать. – Тень на его лице проникла вглубь, превратившись в сожаление и горечь. – Сначала.

Шипели зеленые ветки в костре. Чжу смотрела на собирающиеся на срезах пузырьки, похожие на пену у рта мертвеца, и вспоминала убивших ее отца бандитов, словно видела их одновременно глазами двух разных людей: мальчика и девочки. Она гадала, не стал ли сейчас отец одним из тех неоплаканных призраков, которые проплывали у самой границы круга света от их костра.

Сюй Да продолжал:

– После того как я узнал о гибели монастыря, я остался в одной из монастырских деревень. Я не брал с них плату, потому что кому бы я ее относил? Поэтому они меня некоторое время терпели. Но потом пришли бандиты. Они узнали, что монастырь больше не защищает деревню. Когда они явились в дом, где я был, они рассмеялись мне в лицо. Монах! Безобидный, да? Но когда один из них схватил меня, я его толкнул. У него за спиной оказался камень, он упал и разбил об него голову. – Он на мгновение замолчал. – Я хотел жить, поэтому выбрал жизнь. А после того как я присоединился к бандитам и они начали слушаться меня, я отнял еще больше жизней. Намеренно. Хоть и понимал, что после нового рождения меня ждет страдание.

Чжу смотрела на его опущенную голову, на лицо, бронзовое и кажущееся худым при свете костра. Она вспоминала о молитве на мосту и как Небо ответило на нее, уничтожив десять тысяч человек. Она не молилась об их смерти, но она произошла из-за нее, и Чжу была ей рада. Она тоже нарушила свою клятву, из-за своей мечты.

Она обняла рукой широкие плечи Сюй Да и притянула его к себе. Мышцы дрожали у него под кожей, как у испуганного коня. Другой рукой она повернула к себе его лицо, так близко, что лбы соприкасались, и сказала ему решительно: «Все это только означает, что мы должны прожить эту жизнь не зря».

Он уставился на нее. Она уловила то мгновение, когда в нем затеплилось облегчение от того, что он снова нашел ее и готов следовать за ней. Тени на его лице уже разрушались. Сквозь трещины их она снова увидела в