— Ну и что хорошего ты сделал, где был?

— Пробивался в далекое прошлое.

— Не говори загадками, тебе это не идет.

Его тон был резким и сердитым. Арчери удивился, почему говорят, что страдание улучшает характер, почему, в самом деле, и сам он иногда говорил то же своим прихожанам. Он вслушивался в голос сына, придирчивый, ворчливый, капризный.

— В течение последних двух часов я пытаюсь надписать этот конверт и не могу, потому что не знаю, где живет тетя Тэсс. — Чарльз подарил ему кислый, укоризненный взгляд. — Ты его записал. Не говори, что ты потерял его.

— Вот. — Арчери достал открытку из кармана и бросил на стол. — Я собирался позвонить маме, сказать ей, что утром будем дома.

— Я поеду с тобой. Это местечко к вечеру вымирает.

Вымирает? А в баре толпятся люди, некоторые из которых были, конечно, столь же суровы, как Чарльз. Если бы Тэсс находилась с ним, местечко не выглядело бы вымирающим. Совершенно неожиданно Арчери пришло в голову, что Чарльз должен стать счастливым, и, если счастье для него подразумевает Тэсс, — у него должна быть Тэсс. Следовательно, теория, которую он формулировал, должна быть разработана так, чтобы возыметь действие.

Он остановился на пороге своей спальни, поднял руку к выключателю и не нажал на него. Там в темноте с Чарльзом за спиной в его воображении возникла картина первого визита в полицейский участок к Уэксфорду. Как он был тверд в тот день. «Категорически, категорически против этого брака», — сказал он тогда старшему инспектору. И к какому, совершенно противоположному, решению он пришел! Но тогда он не знал, что такое потребность в голосе и улыбке. Чтобы понять это, нужно не просто простить все, нужно совершенное слияние духа и плоти. Чарльз за его плечом сказал:

— Не можешь найти выключатель? — Он протянул руку и натолкнулся на руку отца на сухой холодной стене. Комнату залил свет. — С тобой все в порядке? Ты выглядишь утомленным.

Возможно, повлияла непривычная ласка в голосе сына. Арчери знал, как легко быть добрым, когда ты счастлив, как почти невозможно заботиться о ком-то, когда страдаешь сам. Его вдруг переполнила любовь, безотчетная любовь, которая впервые за эти дни не имела в виду никого персонально, но включала его сына… и его жену. Почему-то надеясь, что ее голос будет и мягок и добр, он двинулся к телефону.

— Ну, ты совсем пропал. — В первых же словах он услышал острую обиду. — Я уж начала беспокоиться, что с тобой что-то случилось. Думала, что ты, должно быть, сбежал.

— Я бы этого не сделал, дорогая, — ответил он с болью в сердце. А потом, словно в подтверждение того, что возвращается на путь верности, он издевательским эхом услышал собственные слова. — Кингсмаркхем не блещет талантами. Я соскучился по тебе. — Это не соответствовало истине, и то, что он собирался еще сказать, тоже будет ложью. — Я с удовольствием буду снова дома с тобой. — Эту ложь следует превратить в истину. Викарий стиснул трубку так, что поврежденный палец обожгло болью, но, говоря это, Арчери надеялся, что время и он сам могли бы сделать это истиной…

— Ты употреблял совершенно необычные выражения, — сказал Чарльз, когда отец повесил трубку. — Кстати, о талантах… Очень вульгарно. — Он все еще держал в руке открытку и не мог от нее оторваться. Неделю назад Арчери удивился бы тому, что адрес женщины и женский почерк могут иметь такое очарование. — Ты спросил меня в субботу, не видел ли я это прежде. Ты спросил меня, не слышал ли я это. Так вот, очень удачно, что я увидел ее сейчас. Это — часть длинной службы в стихах. Часть ее в прозе, но в ней есть песни (настоящие гимны), и это — последний стих одного из них.

— Где ты видел его? В Оксфорде? В библиотеке?

Но Чарльз уже не слушал его. Он сказал так, словно говорил на эту тему последние полчаса:

— Где ты был сегодня вечером? Это имеет отношение ко мне и… и Тэсс?

Нужно ли говорить ему? Обязан ли он вырвать с корнем остатки его надежды, прежде чем получил что-нибудь реальное и доказанное, чтобы все расставить но местам?

— Просто бросил последний взгляд на «Дом мира».

Чарльз кивнул. Он, оказывается, воспринимает это как довольно естественное.

— Элизабет Крайлинг была там, пряталась. — Он рассказал ему о наркотиках, неудачных попытках получить больше таблеток. Но всего он ему не сообщил.

Реакция Чарльза была неожиданной.

— Пряталась? От кого?

— От полиции, полагаю, или от матери.

— Ты просто оставил ее там? — негодующе спросил Чарльз. — Такого безумного ребенка, как она? Бог знает, что она может сделать. Ты не знаешь, сколько таких таблеток отравили бы ее. Она может умышленно принять их с этой целью. Ты об этом подумал?

Лиз обвинила его в том, что он не понимает ее, но даже эта дерзость не пробудила в нем никаких опасений. Ему просто не пришло в голову, что он поступает безответственно, оставляя молодую девушку в одиночестве в пустом доме.

— Я думаю, мы должны поехать в «Дом мира» и попытаться доставить ее домой, — заявил Чарльз.

Наблюдая неожиданное оживление на лице сына, Арчери задавался вопросом, насколько тот сейчас искренен и сколько в этом всплеске энергии было от желания делать что-то, хоть что-нибудь, потому что все равно не уснул бы, даже если бы пошел в постель. Чарльз убрал открытку обратно в карман.

— Я знаю, что тебе это не понравится, — сказал он, — но думаю, что мы должны взять с собой ее мать.

— Она поссорилась с матерью. Она ведет себя так, будто ненавидит ее.

— Это ничего. Ты когда-нибудь видел их вместе?

Только мельком в суде, отражение проскользнувшей непонятной страсти. Он никогда не видел их вместе. Он знал только, что, если бы Чарльз был один где-то, несчастный и, возможно, на грани расчетов с собственной жизнью, он, Арчери, не хотел бы, чтобы ему на помощь пришли незнакомые люди.

— Можешь сесть за руль, — сказал он и бросил сыну ключи.

Часы на церкви пробили одиннадцать. Арчери удивился бы, если бы миссис Крайлинг не была еще в постели. Потом ему пришло на ум, впервые, что она может беспокоиться о дочери. Он никогда не задумывался, что у Крайлингов могли быть обычные, простые чувства. Они были у них разными: у сумасшедшей матери, у преступной дочери. Не потому ли он, будучи по природе милосердным, просто использовал их? Когда они повернули на Глиб-роуд, он почувствовал, как незнакомое тепло возникло в его душе. Было еще не поздно — именно сейчас, когда она нашла некоторое облегчение, — возвратить Элизабет обратно, чтобы залечить ту старую рану, чтобы восстановить что-то из хаоса.

Внешне он выглядел спокойным. Арчери не надел пальто, а вечер был прохладный. Ожидал, что только зимним вечером можно озябнуть, подумал он. Было что-то давящее и скверное в холоде летнего вечера. Ноябрь с цветами, ноябрьский ветер, который треплет летние листья. Он не должен искать предзнаменования в характере природы.