Он повернулся, чтобы бросить последний взгляд, но если он надеялся, что последнее слово будет за ним, то обманулся.

— Оба правы, — сказал Уэксфорд, вежливо пожимая Арчери руку. — Я по убеждениям, а вы по вере. Что в целом и есть единственное, чего можно было ожидать.

Она открыла им дверь осторожно, неохотно, как если бы предполагала увидеть цыган или продавца щеток от дискредитировавшей себя фирмы.

— Надеюсь, вы простите нас, миссис Кершоу, — сказал Арчери со слишком шумной сердечностью. — Чарльз хотел видеть Тэсс, и поскольку мы проделали такую дорогу…

Тяжело приветствовать посетителей, даже нежеланных посетителей, без всякого намека на улыбку. Айрин Кершоу не улыбалась, но все-таки что-то пробормотала. Он уловил нечто вроде «очень любезно, конечно», «неожиданно» и «совершенно не готовы…». Они вошли в холл, но маневр был таким неловким, что они чуть не столкнулись с ней. Она стала почти багровой и сказала Чарльзу теперь уже совершенно связно:

— Тэсс вышла в магазин за последними покупками перед отъездом.

Арчери видел, что она сердится и не знает как выразить свой гнев людям, которые, с одной стороны, люди взрослые, а с другой — совсем другого происхождения, чем ее собственное.

— Вы ведь поссорились, не так ли? — сказала миссис Кершоу. — Чего же вы хотите, разбить ей сердце? — Похоже, эта женщина все-таки была способна на эмоции, но как только это выяснилось, так оказалось, что она не способна справиться с ними. Слезы хлынули у нее из глаз. — Ох, я не это хотела сказать.

Арчери еще в машине все объяснил Чарльзу. Он отыскал Тэсс, застал ее в одиночестве и сообщил ей все подробности. Теперь он сказал сыну:

— Ты можешь спуститься с холма, Чарльз, посмотри, может, ты встретишь ее поднимающейся, она будет рада отдать тебе сумку.

Чарльз колебался, возможно, потому, что был в затруднении, как ответить на обвинения миссис Кершоу, и не мог не отнести на свой счет столь преувеличенное выражение, как «разбитое сердце». Тогда он сказал:

— Я намерен жениться на Тэсс. Это именно то, чего я всегда хотел.

Миссис Кершоу смертельно побледнела, и теперь, когда уже не было никакого повода, слезы прямо-таки катились по ее щекам. При других обстоятельствах Арчери смутился бы. Теперь же он понял, что это ее настроение, слезы, негодование, которое, наверное, являлось максимально возможным проявлением ее страстей, сделает ее восприимчивой к тому, что Генри должен ей сказать. Очевидно, под унылой провинциальной внешностью скрывалась утомленная тигрица, чей родительский инстинкт пробуждался только тогда, когда ее детенышу что-то угрожало.

Чарльз направился к входной двери. А где другие дети и скоро ли вернется сам Кершоу? Арчери снова обнаружил, что, оставаясь один на один с этой женщиной, он не может найти слов. Она же не сделала никакой попытки помочь ему, но стояла непреклонная и бесчувственная, убирая кончиками пальцев следы слез.

— Может быть, мы сядем? — Он указал на стеклянную дверь. — Мне хотелось бы поговорить, привести в порядок некоторые дела, я…

Она быстро оправилась и опять спряталась за своей респектабельностью:

— Чашечку чаю?

Нельзя было позволить настроению выдохнуться в легкой чайной болтовне.

— Нет, нет, — отказался Арчери. Хозяйка впереди него прошла в гостиную.

Журналы, словари, книги, в том числе и по глубоководной ловле морской рыбы. Портрет Джил на мольберте оказался законченным, и Кершоу сделал ошибку всех новичков-любителей, не остановившись вовремя, чтобы с последними мазками не потерять сходства. В саду, который был распростерт перед Арчери, среди невообразимых и кричащих пятен цветов герань горела так ярко, что резала глаз.

Миссис Кершоу благовоспитанно села и поправила юбку на коленях. Сегодня, сейчас, когда на улице так холодно, она опять была одета в хлопок. Миссис Кершоу из тех женщин, подумал Арчери, кто носит летнюю одежду, пока не убедится, что холодная погода установилась окончательно. А когда жаркая погода закончится и налетит шторм, тогда, наконец, тщательно выстиранное тонкое платье будет убрано.

На ней опять был жемчуг. Она теребила его, обуздывая волнение. Их глаза встретились, и она коротко возбужденно хихикнула, возможно, поняв, что он заметил ее маленькую слабость. Генри про себя вздохнул, поскольку все ее эмоции улеглись и осталось только естественное замешательство хозяйки, которая не знает цели визита, но слишком благоразумна, чтобы задавать гостю вопросы.

Он должен — должен! — пробудить кое-что за этой бледной тонкой бровью. Все его тщательно подготовленное вступление испустило дух. Он забыл все готовые фразы, столь удобные для начала разговора между незнакомцами. Через мгновение она начала бы разговоры о погоде или о чем-нибудь подобном. Но миссис Кершоу совсем не делала этого.

— А как вы провели ваш отпуск? — спросила Айрин Кершоу.

Очень хорошо. Это подойдет.

— Форби — ваша родная деревня, я слышал, — сказал он. — Я ходил посмотреть могилу, когда был там.

Она ладонью коснулась жемчуга:

— Могилу? — Таким же голосом она говорила о разбитом сердце, потом безмятежно добавила: — Ах да, миссис Примьеро похоронена там, не так ли?

— Я смотрел не ее могилу, — и осторожно процитировал: — «Иди, пастушок, к вечному покою…» Скажите мне, почему вы хранили все работы, которые остались после него?

Он предполагал, что последует реакция и что этой реакцией мог быть гнев. Генри был готов к резкому высокомерию, или даже проклятиям, или глупому ответу, столь дорогому сердцу миссис Кершоу, вроде того что «мы не должны обсуждать это». Но он не думал, что она испугается. Это был странный страх, страх вместе с каким-то благоговением. Айрин немного съежилась в кресле — если можно съежиться, будучи абсолютно неподвижной, — и широко раскрыла глаза, теперь блестящие и остановившиеся, как у мертвеца.

Ее страх напугал и его. Он оказался так же заразителен, как зевота. А не был ли это припадок истерики? Он продолжал очень мягко:

— Почему вы держали их надежно спрятанными в темноте? Они могли быть опубликованы, их могли играть. Он мог бы получить посмертную известность.

Она ничего не ответила, но теперь он знал, что делать, ответ пришел к нему, как дар Божий. Арчери должен был только продолжать говорить, мягко, гипнотически. Слова находились сами собой: банальности и клише, похвалы работе, которую он никогда не видел и не имел никакой причины предполагать, что восхитился бы ею, гарантии и необоснованные обещания, которые Генри никогда не смог бы выполнить. Все время, подобно гипнотизеру, он не спускал с нее глаз, кивая, когда она кивала, широко и глупо улыбнувшись, когда впервые ее губы дрогнули в улыбке.

— Могу я на них взглянуть? — осмелился он. — Не покажете ли вы мне работы Джона Грейса?

Арчери затаил дыхание, пока с мучительной медлительностью она добиралась до верха книжного шкафа. Они хранились в коробке, большой картонной коробке, которая когда-то, очевидно, служила упаковкой для консервированных персиков. Миссис Кершоу обращалась с ней с особой осторожностью, настолько поглощенная этим, что даже не обратила внимания, когда сложенные в стопку журналы каскадом посыпались на пол.