У саговников огромные семена, они так прочны и так обильно снабжены питательными веществами, что всегда имеют высокие шансы на выживание и прорастание в самых неблагоприятных условиях. Кроме того, для переноса семян саговник может пользоваться не одним-двумя, а многими переносчиками. Все виды мелких животных – от летучих мышей и птиц до сумчатых и грызунов – привлекает ярко окрашенная и питательная наружная оболочка семени. Животное подхватывает семя, надкусывает его, а затем бросает, при том что внутреннее ядро, зародыш семени, от этого не повреждается. Многие грызуны запасают их, закапывая в землю, то есть фактически сажают, увеличивая тем самым шансы на успешное прорастание. Крупные млекопитающие могут съесть семя целиком – обезьяны едят семена по одному, слоны глотают целиком шишки. В этом случае эндосперм выходит с экскрементами и падает на землю, иногда довольно далеко от материнского растения.

Беата осмотрела еще один саговник, что-то сказав на чаморро сыну. Когда пойдет дождь, пояснила она, семена поплывут. Можно точно сказать, куда они поплывут, потому что новые растения саговников стоят, по преимуществу, вдоль берегов ручьев и рек. Она полагает, что семена могут уплыть и в море, и именно так они попадают на другие острова. Говоря это, она расколола семя и показала мне губчатый пористый слой под внешней оболочкой семени – этот признак характерен для марианского саговника и других прибрежных видов этого растения, которые всегда растут в приморских лесах.

Саговники произрастают во множестве различных климатических поясов – от влажных тропиков, в которых они процветали в юрском периоде, до полупустынь, саванн, гор и морских побережий. Саговник – прибрежный вид, распространившийся так широко благодаря способности семян проплывать без вреда для себя тысячи миль по морским и океанским течениям. Один из этих видов, Cycas thouarsii, распространился с восточного берега Африки на Мадагаскар, на Коморские и Сейшельские острова. Другие прибрежные виды, Cycas circinalis и Cycas rumphii, возникли на прибрежных равнинах Индии и Юго-Восточной Азии. Оттуда их семена по волнам океанских течений были заброшены по Тихому океану в Новую Гвинею, на Молуккские острова, Фиджи, Соломоновы острова, Палау, Яп, а некоторые и на Каролинские и Маршалловы острова, а также, конечно, на Гуам и Роту. Когда же плавучие семена предковых видов взошли на разных островах, они начали мутировать, и дивергенция, произошедшая между потомками одних и тех же видов, достигла степени, которая восхитила бы Дарвина. В результате возникли около дюжины новых видов104.

Несмотря на то что саговники сильно варьируют по размерам и особенностям строения – от деревьев высотой шестьдесят футов до небольших растений с подземными корневищами, – гиганты не очень отличаются внешним видом от карликовых вариантов (за исключением вида Zamia, представители которого отличаются друг от друга так сильно, что иногда невозможно поверить в их принадлежность к одному роду), поэтому нет ничего удивительного в том, что их часто путают из-за такой схожести105. Действительно, я был очень удивлен, когда, после визита на Гуам, отправился в питомник Сан-Франциско, намереваясь купить Cycas circinalis в качестве свадебного подарка, и мне показали растение, несколько отличавшееся от того, что я видел на Гуаме. Когда я указал на это владелице питомника, она, нисколько не сомневаясь в своей правоте, заявила, что в ее питомнике продается именно circinalis, а на Гуаме я видел саговник какого-то другого вида. Мне показалось странным, что такая путаница царит даже среди специалистов по растениям, но позже я узнал, что говорит о сложностях идентификации островных саговников Дейвид Джонс в своей книге «Саговники мира»:

«Растения адаптируются в течение многих поколений постепенно, едва заметными шажками для того, чтобы наилучшим образом приспособиться к конкретным условиям окружающей среды и местному климату… Ситуация впоследствии осложняется тем, что океанские течения приносят семена все новых пришельцев. Достигая зрелости, новые растения могут скрещиваться с уже существующими и в результате усиление изменчивости может сгладить таксономическую разницу. Так например, вид C. circinalis надо рассматривать как вид в высшей степени изменчивый».

И в самом деле, вернувшись с Гуама, я узнал, что типичные для Гуама и Роты саговники, столетиями считавшиеся разновидностями C. circinalis, были признаны особым видом внутри «комплекса» C. rumphii и переименованы в C. micronesica106.

Представляется, что C. micronesica отличается от остальных саговников не только морфологически, но и с точки зрения биохимии и физиологии. В этом растении содержится больше канцерогенных и токсических веществ (в частности, циказина и БМАА), чем в других изученных саговниках. Таким образом, употребление в пищу саговников, безвредное в других местах, может представлять опасность для здоровья на Гуаме и Роте, то есть эволюционное образование новых видов может стать причиной появления новых болезней у человека.

Я медленно и осторожно иду по густому подлеску, чтобы не наступить на лежащую ветку, не сломать и не потревожить какое-нибудь растение, – вокруг такая тишина, такой покой, что мне кажется, будто любое вмешательство и даже просто присутствие чужака может рассердить и обидеть лес. На ум приходят слова, сказанные Томми: «Всю жизнь меня учили очень осторожно ходить по джунглям, чтобы ничего не потревожить и не разрушить… Я отношусь к растениям как к живым существам. Они обладают силой, могут наслать болезнь, если ты не будешь выказывать им свое уважение…» Лес поразительно красив, но «красота» – слишком простое слово, оно передает лишь эстетическую сторону восприятия, но не может выразить чувство мистического благоговения.

Такие же ощущения я испытывал в детстве, когда лежал в саду под папоротниками или с замиранием сердца проходил через железные ворота Кью. Он был для меня не просто ботаническим садом, нет, в нем также было что-то мистическое. Отец однажды сказал, что слово «парадиз» означает «сад», и написал четыре буквы (пе реш далет самех), из которых сложилось слово «пардес», по-еврейски – «сад». Но сады Кью или Эдем – это не самые подходящие места для такой метафоры, потому что первобытность сейчас не имеет ничего общего с человеком, а относится к чему-то древнему, исходному, к началу всего живого. Здесь лучше подошли бы слова «первозданное», «возвышенное», ибо они указывают на царства, далекие от человеческой морали, заставляющие нас заглядывать в безмерные глубины пространства и времени, где прячется начало и происхождение всего сущего. Теперь, когда я брел по саговниковому лесу на Роте, мне казалось, что мои ощущения на самом деле изменились, словно мне открылось новое измерение времени, позволяющее чувствовать тысячелетия и эпохи так же непосредственно, как минуты или секунды107.

Я тоже живу на острове, который называется Нью-Йорком, окруженный блистательными творениями человеческих рук. Тем не менее каждый июнь как по расписанию крабы-мечехвосты выползают из моря на берег, спариваются, откладывают яйца, возвращаются в море и медленно уплывают прочь. Мне нравится плавать в заливе рядом с этими крабами; они не возражают, равнодушные к моему присутствию. Они выползают на берег, спариваются и откладывают яйца так же, как делали их предки с времен силурийского периода, в течение четырехсот миллионов лет. Как и саговники, крабы-мечехвосты – модели грубые и крепкие, они сохранились, выжили несмотря ни на что, проявив удивительную устойчивость. Увидев на Галапагосах гигантских черепах, Мелвилл написал в «Очарованных островах»: