интересы и присоединился к Кошону в качестве второго судьи. В Домреми был послан следователь для опроса семьи, друзей и соседей Жанна; его отчеты были использованы в качестве основы для многих вопросов, заданных на последующих допросах, но они не использовались непосредственно для доказательства или опровержения обвинений, как это было на других современных процессах по ереси. Весь процесс, включая допросы, велся с подробными записями, чтобы инквизиторы могли доказать, что действовали справедливо и что Жанна сама себя разоблачила. У нее не было адвоката для защиты, но это не было исключением для того времени, и она, очевидно, отказалась от помощи, когда она была предложена 27 марта. Когда была предложена возможность пытать ее, что было обычным делом, были опрошены 12 заседателей, но они приняли решение против большинством голосов, девять против трех[352].

С 21 февраля по 3 марта 1431 года Жанну допрашивали на шести "публичных" заседаниях в замковой часовне, где аудитория полностью состояла из теологов и канонических юристов, которые присутствовали там в качестве консультантов. Еще девять допросов были проведены наедине в ее камере с 10 по 17 марта, при этом присутствовало до одиннадцати человек, и все, кроме ее охранника в последнем случае, были дознавателями или юристами. Между публичными и закрытыми заседаниями не было заметно разницы в тоне или тематике, хотя нет возможности узнать, что было опущено в официальном протоколе, поскольку это не был стенографический отчет.

Гийом Маншон, один из юристов, составивших стенограмму суда на французском языке, а позже участвовавший в переводе ее на латынь, утверждал на процессе аннулирования приговора, что другие юристы не полностью записали ответы Жанны, упустив все, что ее оправдывало; что за ней подглядывали Кошон и граф Уорик, когда она давала признательные показания; и что ее духовник раскрыл все, что она рассказала ему, следователям. Его утверждения вполне могли быть правдивыми, но очевидно, что он также отчаянно хотел избежать порицания или наказания за свою собственную роль в первом судебном процессе. Его пришлось "заставить" передать свои записи в 1456 году, и он настаивал на том, что участвовал в процессе против своей воли и из страха перед английским режимом. Его протесты звучат несколько натянуто: "Он знал и твердо верил, что если бы его не заставили англичане, то не стал бы так обращаться с [Жанной] и не отдал бы ее под суд таким образом". Он даже утверждал, что потратил свое жалование за участие в суде на миссал, "чтобы помнить о ней и молиться за нее Богу"[353].

Несмотря на все недостатки доказательств на обоих процессах, бесспорным и триумфальным является абсолютная вера Девы в божественное происхождение ее миссии и ее абсолютная убежденность в том, что голоса которые она слышала были реальными. Честная и бесхитростная, упрямая и прямая до грубости, эта 19-летняя неграмотная деревенская девушка смогла противостоять самым выдающимся европейским профессорам теологии и канонического права, но в своем отказе принять их мнение и изменить свое собственное она бросила вызов Церкви. Поэтому в глазах закона она была виновна в ереси и расколе. И подобно сотням протестантских и католических мучеников, которые обрели свою веру в конфликте с господствующей ортодоксией, она должна была либо публично признать свою неправоту, либо понести высшую меру наказания — быть сожженной на костре.

24 мая ее привели на кладбище аббатства Сент-Уэн в Руане и возвели на публичный эшафот. Место было выбрано не из-за пугающих ассоциаций со смертью, а потому, что это было большое открытое пространство, где регулярно собирались толпы людей, слишком большие, чтобы поместиться в церкви, чтобы послушать проповеди, особенно проповеди приезжих монахов. Проповедь была обращена к Жанне, увещевая ее отказаться от своих заблуждений и вернуться в лоно единой Церкви. Ей трижды предлагали отречься, она отказывалась, но когда Кошон начал зачитывать приговор, ее мужество сдало. В присутствии огромной толпы, собравшейся посмотреть на эти события, она повторила за Кошоном отречение от своих "преступлений и ошибок":

в лживом притворстве, что ей были откровения и явления от Бога, Его ангелов, святой Екатерины и святой Маргариты; в том, что она вводила других в заблуждение; в безумной и слишком легкомысленной вере; в суеверных гаданиях; в хуле Бога и Его святых; в нарушении Божественного закона, Священного Писания и канонического права; в ношении беспутного, постыдного и нескромного наряда, против естественного приличия, и волос, остриженных по кругу в мужском стиле, против всех приличий женского рода; также в самонадеянном ношении оружия; в жестоком желании пролития человеческой крови; в утверждении, что я делала все это по повелению Бога, Его ангелов и святых, названных ранее; в презрении Бога и Его таинств, в поощрении мятежей, в идолопоклонстве и вызове злых духов. Я также заявляю, что я была раскольником и что я во многом отступила от веры[355].

Заставив Жанну лично выступить с этим всеобъемлющим публичным отречением от всего, во что она верила, что говорила и делала (и многого, чего не делала), суд достиг своей цели — дискредитировать ее и ее короля. В качестве наказания ей было назначено вечное одиночное заключение и приказано носить женскую одежду. Но через два дня она изменила свое решение, заявив, что обещания разрешить ей ходить на мессу и освободить от цепей не были выполнены, и она скорее умрет, чем будет больше терпеть муки заключения. Она признала, что голоса снова говорили с ней ("роковой ответ", сделал кто-то пометку на полях протокола) вернулась к мужской одежде и настаивала на том, что ее отречение не было подлинным, а было полностью продиктовано страхом перед сожжением. Голоса говорили ей, что она прокляла себя навечно только для того, чтобы спасти свою жизнь[356].

Это был худший из возможных исходов как для самой Жанны, так и для англичан. Ее публичное отречение перечисляло и провозглашало ее "ошибки" для широкой аудитории, и теперь, поскольку она была еретиком-рецидивистом, не оставалось другого выхода, кроме как сжечь ее. Не могло быть более эффективного способа привлечь внимание к ее вере в праведность ее миссии, чем ее готовность умереть за нее. И 30 мая 1431 года она так и поступила. Жанну отвели на Старый рынок, традиционное место публичной казни в Руане. Кошон произнес последнюю проповедь и огласил приговор, после чего передал ее светским властям. Затем Жоффруа Тераж[357], королевский палач, подвел ее к костру, надел ей на голову митру с надписью "еретик, рецидивист, отступник, идолопоклонник" и поджег дрова. Один сочувствующий англичанин сделал для Жанны небольшой крест из дерева, который она положила себе на грудь, а нормандский священник, служивший на суде