В первое время Байярду Растину и Филипу Рэндольфу не удавалось привлечь лидеров правозащитных организаций к идее марша на Вашингтон. Ситуация резко изменилась весной 1963 года, после протестов в Бирмингеме. Весь мир увидел, как полицейские травят девочек-подростков собаками, стреляют по толпе из водометов и швыряют мальчишек в стены. Эти кадры заставили администрацию Джона Кеннеди подготовить ряд законопроектов о защите прав человека и убедили почти всех правозащитников, что настало время устроить массовое шествие в столице США.

Растин, будучи главным вдохновителем марша, ожидал, что станет официальным его организатором. Однако на решающем совещании Рой Уилкинс из Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения выступил против: «На нем клейма негде ставить». Кинг колебался, и в итоге Филип Рэндольф взял дело в свои руки и сказал, что сам выступит в роли организатора. Естественно, ему нужен был заместитель, и он назначил на эту должность Растина. Так Уилкинса попросту перехитрили.

Байярд Растин организовал все, от системы транспорта до туалетов и программы выступлений. Чтобы избежать столкновений с вашингтонской полицией, он собрал отряд чернокожих полицейских не при исполнении, рассказал им о принципах ненасилия и попросил защитить про­тестующих.

За две недели до марша сенатор Стром Термонд, сторонник сегрегации, выступил в Сенате с жесткой критикой Растина, обвинив его в сексуальных извращениях. Как отмечает Джон Д’Эмилио в замечательной биографии Байярда Растина Lost Prophet («Забытый пророк»), Растин мгновенно и бесповоротно стал одним из самых известных гомосексуалистов Америки.

Филип Рэндольф поспешил выступить в защиту Растина: «Я удручен тем, что в этой стране есть люди, которые, прикрываясь христианской нравственностью, извращают простейшие понятия о приличиях, частной жизни и смирении, чтобы преследовать других». Поскольку до марша оставалось всего две недели, у других лидеров правозащитников не осталось иного выбора, кроме как поддержать Растина. Термонд в итоге оказал ему большую услугу.

В субботу перед маршем Байярд Растин опубликовал итоговое заявление, в котором сформулировал принципы строго контролируемой агрессии. Он объявил, что марш будет «дисциплинированным, но не послушным. Гордым, но не высокомерным. Ненасильственным, но не робким». В день икс первым выступил Филип Рэндольф. За ним Джон Льюис заставил огромную толпу взреветь от восторга. Махалия Джексон[37] спела, а Мартин Лютер Кинг выступил со ставшей знаменитой речью «У меня есть мечта».

Кинг закончил свое выступление припевом из старого религиозного гимна: «Наконец-то свободны! Свободны! Слава Господу всемогущему, наконец, мы свободны!» Растин, взявший на себя роль конферансье, вышел на сцену и снова представил Филипа Рэндольфа. Рэндольф произнес клятву, которую за ним повторяли все присутствовавшие: «Клянусь, что я не опущу рук, пока мы не завоюем победу. Клянусь отдать свое сердце, разум и тело ради достижения мира в обществе через социальную справедливость».

После марша Растин и Рэндольф нашли друг друга. Растин позднее вспоминал: «Я сказал ему: “Мистер Рэндольф, кажется, сбылась ваша мечта”. И когда я посмотрел ему в глаза, у него по лицу текли слезы. Это единственный раз на моей памяти, когда он не мог сдержать чувств».

В последние десять лет своей жизни Байярд Растин без оглядки на авторитеты боролся за прекращение апартеида в Южной Африке, поддерживал восстановление справедливости в Нью-Йорке во время забастовки учителей в 1968 году, защищал идеалы интеграции от лидеров с радикальными националистическими устремлениями, таких как Малкольм Икс[38]. В это время он обрел покой и в личной жизни.

История Филипа Рэндольфа и Байярда Растина — это пример того, как несовершенные люди в несовершенном мире обращаются с властью. Этих людей объединяло мировоззрение, основанное на осознании и общественного, и личного греха, идея о том, что человеческая жизнь пронизана тьмой. Они усвоили (Рэндольф — сразу, а Растин — в течение жизни), что внутренний стержень позволяет сдерживать хаотические порывы, что с грешной природой человека нужно бороться не напрямую, а через самоотверженность, идя по жизни так, чтобы избавиться от худших своих наклонностей. Они были исполнены достоинства — и благодаря этому остались непреклонны в борьбе. Они знали, что кардинальные изменения, если они действительно необходимы, редко становятся результатом мягких увещаний. Победа над социальной несправедливостью требует решительных действий, причем от тех людей, кто осознает, что слишком ничтожен для столь великого дела.

Это философия власти тех, в ком глубокие убеждения сочетаются с глубоким же скептицизмом по отношению к себе.

«Я полагаю, что всякая человеческая жизнь, — писала Джордж Элиот, — должна пустить глубокие корни в каком-нибудь уголке отечественной земли, где она научается любить, как нечто родственное, природу, людей, даже собак и ослов — одним словом, все, что придает месту нашего рождения своеобразный, отличный от всех других местностей, характер».

Таким «уголком отечественной земли» для Элиот был Уорикшир, графство в центральной части Англии, с его однообразными, непримечательными пейзажами. Из окон своего дома она видела и просторы издавна возделываемых полей, и мрачную новинку — угольные шахты, тот самый экономический контраст викторианской эпохи, который делал ее столь противоречивой. Будущая писательница родилась 22 ноября 1819 года, ее звали Мэри Энн Эванс.

Ее отец начинал простым плотником, но благодаря дисциплинированности и деловой хватке стал успешным управляющим землями. Он надзирал за владениями других людей и постепенно копил себе капитал. Дочь его обожала. Когда она начала писать романы, то воплотила его черты — практические знания, простонародную мудрость, преданность своей работе — в нескольких положительных персонажах. После смерти отца Мэри сохранила на память его очки в металлической оправе, чтобы те напоминали ей о его внимательных глазах и взгляде на мир.

Ее мать Кристиана почти все время болела. Через полтора года после рождения Мэри Энн она потеряла двух сыновей-близнецов. Всех своих детей она отправляла в школы-интернаты, чтобы не утомлять себя физически их воспитанием. По-видимому, Мэри Энн остро ощущала утрату материнской ласки; как пишет ее биограф Кэтрин Хьюз, «в ее поведении резко сочетались жажда внимания и самобичевание». Внешне Мэри Энн была развитой не по годам, волевой, хотя и несколько застенчивой девочкой. Она легче находила общий язык со взрослыми, чем со сверстниками; в то же время в глубине души она жаждала огромного внимания.