Более того, она отдавала себе отчет в том, что, упрямо настаивая на своем, действовала эгоистично. Через месяц она писала подруге, что сожалеет о своей «поспешности в чувствах и суждениях» и что глубоко раскаивается в ссоре с отцом — ее можно было бы избежать, если бы она повела себя осмотрительнее и умнее. Да, Мэри Энн чувствовала себя обязанной следовать голосу совести, но нравственный долг призывал ее умерить свои порывы и задуматься о том, какое влияние они оказывают на других и на сообщество в целом. К тому времени как Мэри Энн Эванс стала писательницей Джордж Элиот, она уже была заклятым врагом отчаянно показного поведения и сторонницей постепенных перемен. Она верила в возможность совершенствования человека: в то, что человека и общество лучше менять плавным растяжением, а не резким разрывом. Как мы увидим дальше, Мэри Энн предпринимала отважные и радикальные действия, когда того требовали ее убеждения, но в то же время считала, что приличия и социальные условности имеют огромное значение. Она придерживалась мнения, что общество держится на миллионах ограничений личной воли, которые помещают каждого человека в систему единых нравственных ценностей. Человек, который руководствуется исключительно собственными желаниями, способен заразить эгоизмом всех вокруг. Собственный радикальный путь она скрывала под внешними признаками респектабельности. Мэри Энн стала отважной и свободомыслящей, но верила в обряд, привычку и условность. Всему этому научила ее «священная война» с отцом.

Через несколько месяцев Мэри Энн помирилась с отцом. Свое восхищение им она выразила в письме, написанном вскоре после его смерти, семь лет спустя после окончания «священной войны»: «Кем я буду без отца? Я словно утрачу часть своей нравственной природы. Прошлой ночью я в ужасе представила, как становлюсь приземленно чувственной — из-за отсутствия этого очищающего, сдерживающего влияния».

В интеллектуальном смысле Мэри Энн была зрелым человеком. Благодаря активному чтению в юности она приобрела удивительно глубокие знания, научилась наблюдать и размышлять. По уровню интеллекта Мэри Энн уже твердо встала на главный путь своей жизни — путь превращения из сосредоточенного на себе подростка во взрослого человека, зрелость которого измеряется способностью понимать чувства других.

Однако в эмоциональном смысле до зрелости ей было еще далеко. О двадцатидвухлетней Мэри Энн в ее кругу шутили, что она влюбляется в каждого встречного. Все романы развивались по одному и тому же сценарию. В отчаянных поисках привязанности она набрасывалась на мужчину, как правило, женатого или недоступного ей по другой причине. Увлеченный разговорами, мужчина обычно отвечал на ее интерес взаимностью. Принимая его интеллектуальное внимание за романтическую любовь, Мэри Энн всецело отдавалась чувству, надеясь, что эта любовь заполнит в ней пустоту. Мужчина в конце концов отказывал ей, либо уезжал, либо вмешивалась его жена. Мэри Энн оставалось только рыдать и страдать от мигреней.

Возможно, романтические искания Мэри Энн увенчались бы успехом, будь она хороша собой, но, как отмечал Генри Джеймс (тогда молодой и привлекательный мужчина), она была «великолепно уродлива — восхитительно дурна». Многие мужчины просто не могли закрыть глаза на ее тяжелую челюсть и скучное лошадиное лицо, хотя более глубокие личности в конце концов замечали ее внутреннюю красоту. В 1852 году американская писательница Сара Джейн Липпинкотт рассказывала о том, что беседа с Мэри Энн заставляла начать иначе воспринимать ее внешность: «Мисс Эванс, безусловно, показалась мне сначала необыкновенно дурна собой — грубая челюсть, невыразительные голубые глаза. Ни нос, ни рот, ни подбородок я не находила в ней красивыми; но, когда она, заинтересовавшись, увлекалась разговором, ее лицо начинало словно светиться изнутри, пока не преображалось совсем, а нежность редкой ее улыбки восхищала неописуемо».

Мужчины появлялись в ее жизни, Мэри Энн сдавалась, мужчины исчезали. Она была влюблена в учителя музыки и в писателя Чарльза Хеннелла. Она связалась с молодым человеком по имени Джон Сибри, который готовился стать священником. Сибри не отвечал ей взаимностью, но после разговоров с Мэри Энн отказался от карьеры в церкви, хотя других перспектив на будущее у него не было.

Позднее она с пугающей страстью увлеклась художником Франсуа д’Альбером Дюрадом — немолодым женатым карликом. Однажды она влюбилась в холостого мужчину, но потеряла к нему интерес на следующий день.

Если друзья приглашали Мэри Энн погостить, то, как правило, у нее очень быстро завязывались близкие и так или иначе страстные отношения с главой семьи. Например, однажды интеллигентный доктор Роберт Брабант, который был намного старше Мэри Энн, разрешил ей пользоваться его библиотекой и пригласил пожить у него в доме. Очень скоро они стали неразлучны. «У меня тут рай в миниатюре, а доктор Брабант — архангел, — писала она Каре. — Всей жизни не хватит, чтобы рассказать о его чудесных качествах. Мы вместе читаем, гуляем и беседуем, и мне никогда не наскучивает его общество». Супруга доктора Брабанта скоро поставила ультиматум: либо уходит Мэри Энн, либо она. Мэри Энн с позором покинула их дом.

Очень странная картина сложилась в доме Джона Чепмена, издателя газеты Westminster Review, для которой Мэри Энн писала и редактировала статьи. Чепмен жил с женой и любовницей, и тут к ним присоединилась Мэри Энн. Очень скоро три женщины стали соперничать за внимание Чепмена. Как пишет Фредерик Карл, биограф писательницы, ситуация напоминала деревенский фарс: тайные прогулки вдвоем, хлопанье дверями, обиды, ссоры и слезные сцены. Если день выдавался чересчур спокойным, Чепмен подливал масла в огонь, показывая любовное письмо одной из соперниц другой. В конце концов жена и любовница заключили союз против Мэри Энн. И снова ей пришлось покинуть дом на фоне скандальных перешептываний.

Биографы писательницы обычно утверждают, что Мэри Энн на протяжении всей жизни пыталась заполнить пустоту, оставленную в ее душе недостатком материнской любви. Но в ее увлечениях был и нарциссизм — любовь к собственной любви, собственному благородству, восторг от собственной страсти. Она превращала свою жизнь в драму и наслаждалась ею, упивалась вниманием, своей способностью к глубоким чувствам, ощущением собственной значимости. Люди, которые считают себя центром мира, часто увлекаются мучительными, но в то же время приятными страданиями. Тем же, кто воспринимает себя как часть долгой истории и огромной вселенной, это не свойственно.

Позднее Джордж Элиот писала: «Поэт должен обладать душой настолько тонкой, что она различает любой оттенок, и настолько открытой чувствам, что чуткость ее, как незримая рука, извлекает множество гармоничных аккордов из струн эмоций, — душой, в которой знание тотчас преображается в чувство, а чувство становится новым средством познания». Такова была душа Мэри Энн. Чувство, действие и знание были для нее одно. Однако у нее не было человека, на которого она могла бы направить свою страсть, и не было работы, чтобы придать этой страсти порядок и форму.

В 1852 году тридцатидвухлетняя Мэри Энн влюбилась в философа Герберта Спенсера, единственного к тому времени из мужчин в ее жизни, кто был равен ей по уровню интеллекта. Они вместе ходили в театр, много разговаривали. Спенсеру нравилось ее общество, но он не мог преодолеть собственный нарциссизм и смириться с ее непривлекательностью. «Отсутствие физического влечения было катастрофическим, — писал он десятки лет спустя. — Как бы сильно ни притягивал меня к ней мой разум, инстинкты не откликались».