Дома в западной Исландии у нас есть священное место, которое называется Хельгафелл. Сегодня туда и оттуда автобусами возят туристов – вид на гористое побережье открывается превосходный, – но тысячу лет назад этот скалистый выступ считался тем местом, где находится дверь в Другой мир. То была священная земля, которой человек молился, ты немытым не осмеливался поднять взгляд на этот холм. Какие ритуалы там проводили, мы можем лишь воображать. Однажды, отравленные прозорливостью юности, мы с Фреей украдкой взобрались на скалу и совершили там наш первый акт отступнического секса, свой налет на нормальность. Мы церемонно разделись догола и занялись любовью, как животные, под укусы ветра и стоны моря. Секс при таких обстоятельствах возбуждает превыше всяческих фантазий, и волей-неволей задаешься вопросом, отчего оно так. Экзальтация крови, мускулистая твоя плоть приподнимает все твое существо, предлагает его, какое бы существо ни дремало среди поворотов и изгибов нервов твоих – оно просыпается, зримо оживает, словно магнитное поле, пульсирующее вокруг высоковольтной линии, желтые глаза его раскрываются, и оно встряхивается и воет, а стихии отвечают на этот вой – твой дракон взывает к дракону мира природы и получает роскошный ответ. Такова была действительность, в какой перемещались наши предки, и она доступна нам даже сегодня через любую из трех отдельных дверей: секс, искусство и убийство. И каждое из этих отдельных деяний, как это ни странно и довольно уместно, имеет равные доли примеси двух других. Думаю, Фрея противится, но в итоге и она дойдет до логического конца наших замыслов. Ибо истинное откровение всей нашей работы, даже этих глупеньких эротических видео, таково: мы не знаем, кто мы такие… Что ж, это страшно, мальчики и девочки, и единственный ответ на ужас, как это прекрасно знали наши предки, есть ритуал, умиротворение испуга. Поскольку, когда ты там в живой тьме и вдруг ощущаешь, как на кроличье сердчишко твое налагается собственническая лапа, на мешок мяса, который ты полагал собою, каков еще тут выбор, как не склониться в молитве, нацепить латы наготы, взять щит благодати… Бессмысленная белиберда для современного слуха, я знаю хиповых модниц вроде нас, кто предпочитает принимать свои дозы лихорадки и мускуса на конце длинной ложечки камеры. Эмоции, для жилья которых некогда строили соборы, нынче, кажется, сбежали в темные святилища наших почитаемых многозальников. Лишь временное переселение, боюсь. С каждым минующим годом просмотровые залы – кто бы уже назвал их кинотеатрами – становятся все меньше, экраны сжимаются, становятся не такими внушительными, а мы приближаемся во всех аспектах жизни к размерам телевизора. Как и сказала дама: «это картины измельчали»[77]; к сожалению, также измельчали мы сами. Но, опять-таки, притворство может нас лишь докуда-то довести, верно, Перри? Именно поэтому я б и хотел тебя здесь на моем гала-представлении Самайна. От него мозги вышибет. Ты из воинов, Перри, ты настоящий берсеркер?

Клок улыбнулся, зубы у него – старые и желтые, как артефакты у Фреи в кабинете.

Не успел Перри вылепить подходящий ответ, с известием о том, что съемка сейчас начнется, прибыла Элси. За домом требовались услуги Перри. Элси и Эрик зыркнули друг на дружку с непростительной враждебностью адъютантов генералов-соперников одной армии.

– Не забывай, Перри, – предостерег Клок, – тут водятся драконы… – И он коснулся своей промежности, – …и тут… – головы, – …и тут… – сердца.

Ну и вечерок. Все чувства его как будто бы отправились в опасное странствие, внутренний гироскоп принялся предостерегающе вихлять от валящего с ног недуга или же иной, менее постигаемой разновидности умственной нехватки, где оставшиеся твои мозги (балаганная ватага вооруженных клоунов) считают необходимым расставить фургоны оборонительным кругом и начать нормировать патроны. Настроение у него не улучшилось от начального мимолетного взгляда на звезду сегодняшнего вечера – тот причесался и переоблачился в приемлемое подобие стандартного Христа белой расы: каштановые локоны по плечи, ухоженная бородка, карие глаза, белые одежды, кожаные сандалии – полный комплект голливудского реквизита. К этой роли мистер Дайн готовился с поры полового созревания: ползал среди замызганных помидоров на заднем огороде у своих потакающих родителей, к натертой до крови спине привязан самодельный крест, в черепушку вонзается внушительный терновый венец, – серия поляроидов, увековечивавших это событие, ходила нынче по рукам рьяных и развратных, собравшихся засвидетельствовать преображение тех грубых репетиций в изощренную и несколько отредактированную костюмную версию четырех Евангелий.

В открытом внутреннем дворике, к удивлению Перри, стояла пылающая жаровня размерами с бильярдный стол, и ее окровавленной выкладкой брызжущих мяс занимался потный бычара, бросивший перспективную карьеру в профессиональной борьбе ради того, чтоб управлять службой безопасности в «Производстве „Клевая кошка”», – слава Фреи, пусть и вступившая в новую фазу прямо посреди ревущей ярмарочной аллеи, все еще располагала достаточным пылом, чтобы привлекать свою долю опасных насекомых. Эта прославленная знаменитость с причиндалами для жарехи в татуированных руках высилась за потрескивающими языками пламени, дым омывал его постоянно восходящим занавесом – вылитый Вулкан у своей кузни.

На траве несчастно сидел карлик Ингевальд и шумно блевал в серебряное ведерко для льда. Земляк Бальдурссонов, он квартировал в спартанской полуподвальной келье (ни картинок, ни растений, ни окон) под «Радужным мостом». Целыми днями читал эмпирическую философию, ночи проводил в телефонных разговорах с родней, оставшейся в Рейкьявике. Он сыграл в более чем двух дюжинах видео, и его обожали сексеры обоих полов.

– Мне не очень хорошо, Перри, боюсь, я сделаю что-нибудь скверное.

– Ты о чем это вообще? Ты просто не способен плохо сыграть.

– Я не про видео, осел, я о реальной жизни.

– Насколько скверное?

– Всякое, знаешь. Мне в голове туго. Я потерял пространство, и мне никак не продохнуть. Просыпаюсь в слезах.

– Мне так тоже разок было.

– Правда? И что ты сделал?

– Разве не очевидно? Покончил с собой.

Перри пришлось двигаться очень проворно, чтоб не забрызгаться тем, что выплеснулось из ведерка разноцветных желудочных кусочков, одновременно увертываясь от иной влажной субстанции, каковой случилось пролетать через его воздушное пространство из неведомых источников. Господствовавшая предварительная тональность бунта в узде, казалось, теперь удерживает равновесие на краю чего-то похуже. Тут были мужчины в носках без пяток вместо чехлов для своих пенисов и женщины в тангах из коффердамов. В гортензиях били друг другу морды, среди крокетных воротец происходили оргазмы. Фрея была у стола для пикников – ставила сцену Тайной вечери, участники в разнообразных невоздержанных состояниях рассудка слишком уж валяли дурака с хотдогами и маринованными огурчиками, чтобы обращать на нее внимание, покуда мистер Дайн в не положенном ему по роли выплеске не принялся костерить своих апостолов – нахлыв нежданных непристойностей положительно бодрил: за жевание