Старыгин поднял брови, еще больше удивившись, и увидел в самом углу съежившуюся фигурку. Девчушка сидела на самом кончике стула и смотрела на Лютостанского испуганными глазами. На вид ей было лет пятнадцать, и Старыгин в недоумении подумал, как она оказалась в кабинете и в чем провинилась, если старикан так рассердился. В залах музея нахулиганила, что ли? Так отчего ее привели к самому заведующему отделом?

Дмитрий Алексеевич подвинул кресло, так, чтобы оказаться между девчушкой и разъяренным Лютостанским – кто знает, еще набросится на нее, уж очень он сердит. При ближайшем рассмотрении стало видно, что девушке все же не пятнадцать, а побольше, однако выглядела она по-прежнему испуганной, была бледна и кусала губы, чтобы не разреветься.

Лютостанский перехватил его взгляд.

– Вот, полюбуйтесь, Дмитрий Алексеевич, на это чудо! – устало сказал он и сел в кресло, вытерев платком пот со лба. – Прислали из реставрационного училища, и сразу же начинаются капризы! Да вы хоть понимаете, как вам повезло, что вы попали в Эрмитаж?

Тут он заметил, что девчонка его не слушает. Она привстала с кресла и загляделась на Старыгина. Глаза ее засияли, щеки разрумянились, и даже испуг куда-то пропал.

– Вы… вы – тот самый? – она молитвенно сложила руки. – Знаменитый?..

– Что вы имеете в виду? – реставратор несколько растерялся от такого экстаза.

Девчонка глядела на него, как на икону, и только шевелила губами, не в силах вымолвить ни слова.

– Что вы хотите узнать? – ворчливо напомнил о себе Лютостанский. – Да, перед вами – Дмитрий Алексеевич Старыгин, не киноактер, не рок-звезда и не телеведущий, а талантливый реставратор с мировым именем, широко известный в специфических кругах. Неужели вам о чем-то говорит это имя?

Девчонка просигналила глазами, что да, говорит, и очень многое. Какой человек не будет растроган, увидев такое искреннее восхищение?

– У вас проблемы? – спросил, улыбаясь, Старыгин. – Чем я могу вам помочь?

– И не говорите, Дима, это просто безобразие! – Лютостанский снова начал метать громы и молнии. – Вы только подумайте! Первый день на работе – и уже отказывается выполнить задание!

– Что же вы так, девушка? – Старыгин решил подыграть Лютостанскому. – С начальством ссориться нельзя, тем более в самый первый день. Как себя зарекомендуете, так и будут к вам дальше относиться…

Девчонка стушевалась и глядела теперь жалобно, губы ее дрожали.

– Да что случилось-то? – не выдержал Старыгин.

– Вот, понимаете, посылаю ее в командировку в Кумус, а она – ни в какую!

– В Кумус?! – Дмитрий Алексеевич подумал, что он ослышался. – Неужели в Кумус?

– Да вот, там такая история… Звонили, просили прислать эксперта – нашли, видите ли, в запасниках Боттичелли!

– Боттичелли? – Старыгин рассмеялся. – Так уж сразу и Боттичелли!

– Ну, разумеется, никакой это не Боттичелли! – Лютостанский досадливо махнул рукой. – Это они явно погорячились. Откуда в Кумусе Боттичелли взяться? Там дама музейная, Вероника Васильевна Коробова, от волнения просто говорить не может, одни охи да вздохи! Но специалист все-таки говорит – похоже на позднего Боттичелли.

Еще бы, подумал Старыгин, раннего Боттичелли ни с кем не спутаешь. Эти неземные лица, эти легкие, летящие фигуры… Старыгин до сих пор помнит, какой восторг охватил его, когда он впервые увидел великие картины Сандро Боттичелли во Флоренции, в музее Уффици – «Весну», «Рождение Венеры». Потом художник проникся идеями сумасшедшего монаха Савонаролы, который за короткое время сумел внушить жителям Флоренции, что все прекрасное – это наваждение дьявола, и они сжигали на площадях картины, книги и дорогую красивую одежду, разбивали молотком мраморные статуи и витражи.

Боттичелли собственными руками сжег некоторые свои картины. Поздний Боттичелли уже не производит такого впечатления, работы эти гораздо слабее, словно в тех кострах на площади Сеньории сгорела вместе с картинами часть его души.

– Так что не думаю, что это Боттичелли, – продолжал Лютостанский. – Но, возможно, какой-нибудь второстепенный художник того же времени – Пьеро ди Козимо, Мариотто Альбертинелли, Филиппино Липпи… Но, конечно, это тоже важно, картина одного из этих художников может стать украшением любого музея. А мне, как на грех, некого послать, кроме… – он махнул рукой в сторону девушки, которая совсем приуныла.

– Но я не могу… – прошептала она.

– Разумеется, голубушка, вы не сможете качественно провести полноценную экспертизу! – загремел Лютостанский. – Вам еще учиться и учиться! Да я бы никогда не доверил такое важное дело какой-то… – он опомнился и прикусил губу, потому что с его языка так и рвались нелицеприятные выражения. Старыгин укоризненно покачал головой – все же нехорошо так резко, перед дамой-то.

– Ну что тут такого сложного? – Лютостанский сбавил тон, теперь он говорил едва ли не просяще. – Прилетите, вас там встретят, покажут картину, вы возьмете пробу дерева и краски. Да, еще сфотографируете картину во всех ракурсах, в обычном и ультрафиолетовом освещении. Да они это и сами сделают. Ваше дело – привезти сюда образцы. Казалось бы – проще простого, и делать-то ничего не надо, и ответственности никакой, а она упрямится!

Старыгин не верил своим ушам. Только что, буквально полчаса тому назад, он мучительно думал, каким образом попасть в Кумус, а оттуда в Беловодск – и вот, пожалуйста, как по заказу, им понадобился эксперт! Случайное совпадение, что именно в это время в Кумусском музее отыскали ценную картину и требуется атрибуция? Или это действует книга?

– Ну и кавардак творится у них в музее! – с сердцем произнес Старыгин. – Такую картину умудрились в запасниках потерять на столько лет! Впрочем, не нам говорить…

Лютостанский скорбно кивнул. От этого настроение его только ухудшилось, и он грозно взглянул на девушку, сжавшуюся уже до размеров новорожденного мышонка.

– Но я… я не могу лететь… – пролепетала она дрожащими губами и часто-часто заморгала, чтобы остановить слезы, появившиеся на длинных ресницах.

– Почему это, интересно знать? – спросил Лютостанский. – Назовите мне причину!

– Меня муж не пускает…

– Муж?! – хором изумились Старыгин и Лютостанский.

Вместо ответа девушка вытянула правую руку: на пальце блеснул ободок обручального кольца.

– И кто же такой этот строгий муж? – грозно вопросило начальство. – Арабский шейх? Турецкий султан? Синяя Борода, наконец?

– Петя… – всхлипнула девушка.

Слезы не хотели оставаться на ресницах и потекли по ее щекам. Старыгин отвернулся, чтобы не расстраиваться и не портить Лютостанскому воспитательный процесс.

– Какой, однако, строгий Петя… – протянул Александр Николаевич удивленно.

– Он не строгий, – прорыдала девушка, – просто он… просто я… беременная-а! И он бои-ится! И я бою-усь!