— Извольте представиться!

Опухшие губы дрогнули, лишая лицо оцепенения:

— Харти... Из рода Оттом.

— Для чего вы явились в суд?

— Заявить.

— Вы обвинили присутствующего здесь Маллета из рода Нивьери в краже. Вы подтверждаете своё заявление?

Дурацкий разговор, никто не спорит. Но заявитель обязан ещё раз повторить все свои слова. Это преступления против короны или Анклава не нуждаются в подтверждениях, а для мелких неурядиц скидок не делают, чтобы всегда иметь возможность сказать: закон исполняется с благоговением и прилежанием.

— Я хочу... сделать новое.

Судья приглашающе кивнул:

— Извольте. О чём ещё вы хотите заявить?

— Маллет не крал ту фигурку.

— Почему вы в этом уверены?

— Потому что я сам подложил хрусталь ему в сумку.

Во всём происходящем явственно ощущалась неправильность, которую отстранённое, сделанное с виновато-беспомощной улыбкой признание только подчеркнуло и выпятило. Разумеется, все сидящие за столом понимали: просто так в проступках никто не признается, да и причина неожиданного признания налицо, на самом, можно сказать, виду. Ведь не ради же развлечения руки Харти завязаны узлом?

И мне, и дознавателю, и судье хотелось узнать ответ на главный вопрос: кто? Но церемония настоятельно требовала неукоснительного исполнения, потому Фаири продолжил:

— По какой причине вы так поступили?

— Потому что я ненавижу Маллета.

— Он чем-то оскорбил вас? Причинил вам зло?

— Он нравится женщинам.

Дознаватель не удержался и хмыкнул, чем вызвал строгий взгляд судьи в свою сторону.

— Этой причины достаточно для ненависти?

— Он им всем нравится. Всем. И ничего не делает, чтобы нравиться, а они так и липнут, так и липнут... — Улыбка сменилась горестной гримаской. — Все подряд. Всегда. Повсюду.

— Знаете ли, любезный, я тоже не избалован женским вниманием, но почему-то не испытываю потребности мстить красавчикам, которым повезло больше, чем мне, — глубокомысленно заметил Фаири. — Итак, вы подсунули хрустальную статуэтку и обвинили человека в краже только потому, что...

— Он разрушал мою жизнь.

— О, это уже любопытно! — Судья даже выпрямился. — Каким образом?

— Он... влюбил в себя мою хозяйку и собирался воспользоваться.

Судя по растерянному лицу Карин, она и сейчас была не против, чтобы я воспользовался. Желательно, ею и, желательно, не откладывая намерений в долгий ящик.

— Постельные утехи — не предмет обсуждения. Чем вам могли помешать удовольствия присутствующей здесь dyesi?

Харти обратил на купчиху туманный взгляд:

— Я сам хотел быть с ней.

Со скамьи свидетелей раздалось возмущённое:

— Ах вот как?!

Судья поднял вверх ладонь, призывая к тишине.

— Поэтому вы решили очернить присутствующего здесь Маллета в глазах вашей...

— Почтенный господин, всё было совсем иначе!

Карин со всей возможной торопливостью добралась до судейского стола и нависла над ним:

— Всё было иначе!

— Не волнуйтесь так, любезная dyesi... — расторопный служка поднёс купчихе кружку с водой.

— Я не волнуюсь! И не надо мне совать всякую дрянь!

— Это не дрянь, а вода с ледника, — оскорблённо заметил Фаири. — И волноваться, в самом деле, не нужно. Вы желаете рассказать что-то по рассматриваемому обвинению?

— Да, почтенный господин, желаю!

Трагическое представление постепенно превращалось в ярмарочный балаган, но я по-прежнему не чувствовал себя его участником и смотрел на кипящие передо мной страсти с каким-то странным равнодушием.

— А и влюбилась я, так что ж в том плохого? Сами видите, есть, в кого влюбляться! И не дура, вижу, что ему от меня ничего, кроме денег, и нужно быть не может... Только я и заплатить могу, не обеднею. В моей семье всегда говорили: если есть, за что платить, не скупись! А тут вдруг затмение на меня нашло, господин почтенный! Как увидела я, что он с другой милуется, весь ум вмиг растеряла. А этот... — купчиха грозно зыркнула на Харти. — Этот сразу выгоду искать начал. Говорит, только пожелайте, госпожа, накажу вашего обидчика. Я и, по ярости бабьей, говорю: накажи! Но я ж не знала, как всё будет... Думала, по-мужски они поговорят, по-свойски.

— Почему же вы, придя сюда, не признали, что обвинение измышлено, а не справедливо?

— А боялась, почтенный господин. Да и... Уж больно наказать хотелось! И сейчас хочется.

— Хм-м-м... — Судья потрогал пальцами уголки губ, пряча улыбку. — А где, собственно, dyen Нивьери миловался, что вы это увидели?

— Да в лавке прямо, господин! Харти ко мне пришёл и говорит: спуститесь, загляните, что творится. Я и заглянула...

— Понятно. Dyen Нивьери, а вам не пришло в голову, что любовные встречи лучше проводить в местах... удалённых от любопытных взглядов?

О, и до меня очередь дошла. Что ж, отвечу, мне скрывать нечего:

— Господин, эта встреча была...

— Не любовная. Она ему ещё и денег дала, словно за работу. Надо было что-то красотке, она получила, заплатила и ушла, не прощаясь, — вместо меня с прежней печальной отрешённостью во взгляде рассказал Харти.

Значит, он всё видел и слышал? И поспешил отправиться за купчихой, чтобы... Вот сволочь! Я бы так не смог. Соображения не хватило бы.

— Ах ты...

— Любезная dyesi, не оскорбляйте слух суда простонародными выражениями! — Надменно и повелительно повысил голос судья, правильно угадав, что может последовать за яростным вскриком.

— Но господин почтенный, он же меня обманул! Он же, тварь за...

— Тише, я прошу! Заметьте, ПОКА прошу. Потом начну приказывать. — Фаири кивнул служке, и тот приготовился записывать высочайшее решение. — Обвинение, предъявленное Маллету Нивьери, снимается за... Собственно, за своим отсутствием. Dyesi Карин Каланни, как невольно попустившая совершение навета и оговора, уплатит в казну извинительную подать в размере... Скажем, десяти серебряков. Совершивший же оговор dyen Харти Оттом... Что скажете, Тинори? Следы принуждения нашли?

Дознаватель, некоторое время назад прекративший разглядывать Харти и вернувшийся в полудрёму, покачал головой:

— Внушений не было. Мастер работал. Настоящий.

— Кто-то из известных вам?

— Нет. Пожалуй, нет. Но определённо, гильдиец. Кто-то из Теней.

— Значит, вы готовы подтвердить, что насильственного вмешательства в сознание не проводилось?