тут в большинстве случаев можно было бы обойтись словами. <…> Альфа-спираль была открыта не с помощью простого созерцания рентгенограмм; главный фокус состоял в том, чтобы задать себе вопрос: какие атомы предпочитают соседствовать друг с другом? Основными рабочими инструментами были не бумага и карандаш, а набор молекулярных моделей, на первый взгляд напоминающих детские игрушки»[483].

И здесь Уотсон и Крик совершили свой самый интуитивный научный скачок. Что, если структуру ДНК можно разгадать с помощью тех же «фокусов», которые освоил Полинг? Рентгенограммы, конечно, полезны, но пытаться определить структуру биологических молекул экспериментальными методами – это трудоемко до абсурда – «как пытаться понять устройство пианино по звукам[484], которое оно издает, падая с лестницы». А вдруг структура ДНК так проста, так элегантна, что ее модель можно вывести из соображений «здравого смысла»? Вдруг ее можно собрать прямо из подручных средств – скажем, палочек?

В 80 километрах от Уотсона и Крика, в лондонском Королевском колледже, Розалинд Франклин мало интересовалась сборкой игрушечных моделей. Прицельно взявшись за экспериментальные исследования, она делала рентгенограммы ДНК одну за другой – и с каждым разом получалось все четче. Франклин рассуждала так: ответ дадут снимки, и не нужно никаких гаданий; только экспериментальные данные могут быть основой для моделей[485]. «Влажная» кристаллическая форма ДНК казалась менее заковыристой, чем «сухая». Но когда Уилкинс предложил Франклин совместно поработать над расшифровкой структуры «влажной» формы, она отказалась. Для нее сотрудничество было тонко замаскированной капитуляцией. Вскоре Рэндалл был вынужден вмешаться и официально разделить их – так разводят по разным комнатам поссорившихся детей. Уилкинс должен был продолжить работу с «влажной» формой, а Франклин – сосредоточиться на «сухой».

Это разделение мешало им обоим. Образцы ДНК, которые готовил Уилкинс, были плохого качества и не позволяли получить четкие снимки. У Франклин были рентгенограммы, но ей было сложно трактовать их. (Тем не менее однажды она огрызнулась на Уилкинса: «Как вы смеете объяснять мне мои же данные?»[486]) Хоть эти двое и работали максимум в нескольких десятках метров друг от друга, с тем же успехом они могли находиться на разных, враждующих континентах.

21 ноября 1951 года Франклин делала в их колледже доклад. Уилкинс пригласил Уотсона его послушать. Погода испортилась; серый полдень тонул в густом, как суп, лондонском тумане. Доклад проходил в старом сыром лекционном зале, погребенном в недрах колледжа; он сильно напоминал тоскливую каморку счетовода из романа Диккенса. Слушателей было человек пятнадцать, и среди них – Уотсон, «тощий и неловкий, <…> смотрел, вытаращив глаза и ничего не записывая».

«Быстрая и нервная манера ее речи вполне гармонировала с лишенным украшений старинным лекционным залом, где мы сидели. В ее словах не было и тени теплоты или кокетства, – так Уотсон позже отозвался о докладе. – Время от времени я начинал прикидывать, как бы она выглядела, если бы сняла очки и сделала другую прическу»[487]. Она будто намеренно придерживалась сухой и немного отстраненной манеры говорить – читала лекцию, как советские вечерние новости. Но если бы кто-то по-настоящему вник в суть ее доклада (а не прически), он мог бы заметить, что Франклин кружила вокруг грандиозного концептуального прорыва, пусть и с нарочитой осторожностью. «Большая спираль с несколькими цепями[488], – написала она в своих заметках, – фосфаты снаружи»[489]. Ее внутренний взор уже начал улавливать остов этой изящной структуры. Но на докладе она дала лишь поверхностные оценки, демонстративно отказалась уточнять подробности о структуре и свернула этот утомительно скучный академический семинар.

Следующим утром Уотсон оживленно поделился с Криком новостями о докладе Франклин. Они садились на поезд до Оксфорда, чтобы встретиться с Дороти Ходжкин – королевой кристаллографии. Розалинд мало что сказала, обмолвилась только о нескольких предварительных измерениях. Но когда Крик стал выпытывать у Уотсона точные цифры, тот ничего определенного сказать не мог: присутствуя на одном из важнейших семинаров в своей научной жизни, Уотсон не потрудился нацарапать цифры хотя бы на салфетке.

Тем не менее Крик извлек из предварительных умозаключений Франклин достаточно смысла, чтобы поспешить обратно в Кембридж и начать строить модель. Следующим утром они приступили к делу прямо в ближайшем пабе «Орел», куда заскочили перекусить пирогами с крыжовником. Понятно было, что «рентгенографические данные на первый взгляд соответствуют двум, трем или четырем цепям»[490]. Вопрос упирался в то, как увязать цепи друг с другом и построить модель этой таинственной молекулы.

Одна цепь ДНК состоит из сахарофосфатного остова и четырех азотистых оснований, А, Т, Г и Ц, которые прикрепляются к нему, как зубчики к ленте в половинке застежки-молнии. Чтобы расшифровать структуру ДНК, Уотсону и Крику первым делом нужно было выяснить, сколько таких молний в каждой молекуле ДНК, какая ее часть находится в центре, а какая – на периферии. Задача вроде бы не так уж и трудна, но построить простую модель оказалось чертовски сложно. «Хотя атомов было всего полтора десятка, они то и дело вываливались из неуклюжих зажимов, которым полагалось удерживать их на соответствующем расстоянии друг от друга»[491].

К вечернему чаю Уотсон и Крик, всё еще возившиеся с неудобным набором для моделирования, наконец пришли к более-менее удовлетворительному для них решению: три цепи, спирально закрученные друг вокруг друга, с сахарофосфатными остовами в центре. Тройная спираль. Фосфаты внутри. Уотсон и Крик понимали, что «некоторые атомы были расположены слишком близко»[492], но надеялись исправить это, еще немного покрутив модель. Конструкция получалась не особенно элегантной, но, возможно, они хотели от модели слишком многого. Дальше нужно было «сверить ее с количественными данными[493], полученными Рози»[494]. Повинуясь порыву, о котором позже пожалеют, Уотсон и Крик позвали Уилкинса и Франклин посмотреть на их наработки.

Следующим утром Уилкинс, Франклин и ее студент Рэй Гослинг сели на поезд[495] из Лондона, чтобы ознакомиться с моделью Уотсона и Крика. На поездку в Кембридж возлагалось много надежд. Франклин была погружена в свои мысли.

Представленная модель оказалась сплошным разочарованием. Уилкинс нашел ее «не оправдавшей ожиданий», но оставил это мнение при себе. Франклин была не так дипломатична. Одного взгляда ей хватило, чтобы счесть модель полной ерундой. Она была хуже, чем просто неверной: полная противоположность красоты, уродливая, раскоряченная, разваливающаяся – настоящая катастрофа, небоскреб после землетрясения. Как вспоминал Гослинг, «Розалинд разносила их[496] в своем фирменном учительском стиле: „вы не правы по следующим причинам“, <…> которые она продолжала перечислять, пока не оставила от их идеи камня